Йозвиг: Организатор покушения и Россбах.
Я (не торопясь подхожу к Куртхену): Убери нож!
Куртхен (с угрозой): Ни шагу дальше!
Я (останавливаюсь): Если ты это сделаешь, крышка! Тебе отсюда не выбраться.
Куртхен (смеется): А ты сперва спроси, хочу ли я выбраться, понятно? Лишь бы показать этой сволочи, а что из этого получится, мне без интереса.
Я: А если нападешь на непричастного?
Куртхен: Нет среди них непричастных… Все они на один образец… Чем оставить нас в покое и по-честному посадить за решетку, они этот остров превращают в манеж, а из нас делают ученых лошадей. Они и тебя, малыш, превратили в цирковую лошадку. (С внезапным подозрением.) Сколько, говоришь, тебе припаяли?
Я (подходя к нему ближе): Три года по кодексу о юных правонарушителях.
Куртхен: Угон машин?
Я: С чего это ты взял?
Куртхен (с пренебрежительным жестом): Не твоя ли рожа попалась мне в газете?
Я: Не машины, а картины — я прятал картины в надежное место.
Куртхен (недоумевая): Картины?
Директор Гимпель (выходя в коридор вместе с делегацией): Разумеется, у нас и для заключенных введена ступенчатая система. Скажем, ступень первая в заключении мало чем отличается от режима на приемном пункте, том самом, который мы сейчас осматриваем.
Один из психологов: Если я вас правильно понял, вся ваша воспитательная система носит характер шлюза?
Директор Гимпель (в восторге от того, что он так хорошо понят): Совершенно верно: мы всё здесь рассматриваем как переходное состояние, промежуточный этап. Юный нарушитель с первых же шагов приучается смотреть на все как на переходную стадию.
Куртхен (на цыпочках идет мимо меня к двери, наклоняется и прислушивается, следя за мной уголком глаза; свет падает на его волосы, свет играет на коротком лезвии его ножа, черные брюки тесно обтягивают ляжки, на высоких каблуках поблескивают бутафорские гвоздики, пальцы свободной руки делают быстрые хватательные движения): В шестую вошли.
Я: Убери нож!
Куртхен: А ты не суйся, куда не просят, понятно? Не нравится — прогуляйся-ка в уборную. Пользуйся моментом!
Я: Они тебя порешат, они раз навсегда тебя прикончат, если ты себе это позволишь. Не валяй дурака!
Куртхен (с ненавистью): Эти свиньи меня уже прикончили — разлучили с моей девчонкой. Она и руки не подала мне после моего осуждения.
Директор Гимпель с делегацией исчезает в шестой комнате, теперь голосов их не слышно.
Я (включая радио): Давай встретим их с музыкой.
Куртхен (запальчиво): Сейчас же выключи эту мерзость!
Я (выключая радио): Ты все себе изгадишь!
Куртхен: А ты не заметил, малыш, что они уже и без того нам все изгадили? Послушал бы прокурорам он, видишь ли, решил защитить от меня общество. Общество, мол, вправе уберечь себя от опасности, какую представляю я. Для блага тетки Луизы и дядюшки Вильгельма он и спровадил меня сюда.
Поигрывая ножиком, подбрасывает его в воздух и уверенно ловит, а потом пропеллером запускает под потолок и, отступив на шаг, смотрит, как клинок вонзается в половицу.
Я: Подумай, что скажет твоя старушка?
Куртхен: Если ты насчет моей мамаши, так она в дальнем плавании, она была в войну второй женщиной-радистом на борту немецкого корабля.
Я: А твой отец?
Куртхен: Я ведь не лезу тебе в душу, так и ты отвались с такими разговорчиками. Понятно? (Подходит к окну, где в ящике цветет герань, и короткими, меткими ударами ножа отсекает у нескольких стеблей листья и соцветия.) Что за картины такие? Из музеев или фотокарточки девочек?
Я: Попадались даже такие, которых хватило бы тебе на год жизни. А я только убирал их и прятал в сохранное место.
Куртхен (бросается к двери и пригибается): Идут!
Я: Смотри же, без глупостей!
Директор Гимпель (из коридора): Приемному пункту обязаны мы и тем, что у нас наблюдается все меньше попыток к бегству — каких-нибудь восемь попыток в год. И совершают, их все те же лица.
К двери приближаются размеренные шаги. Куртхен отходит назад и опускает руку с ножом, он весь сосредоточен и бросает на меня предостерегающий взгляд.
Я (стоя у открытого окна): Не делай этого, сумасшедший!
Куртхен (в бешенстве): Заткнешься ты наконец?
Дверь нерешительно отворяется, Куртхен, готовясь к прыжку, медленно отступает назад. Входит Йозвиг. Просительно подносит к губам палец, словно хочет нас убедить, остеречь, подготовить, взгляд его падает на меня, но я взглядом же, молниеносно отсылаю его туда, где стоит Куртхен, быть может, что-то кричу — не знаю, — во всяком случае, мой слабый, неслышный в коридоре возглас заставляет Йозвига насторожиться, он как бы становится меньше, еще больше сжимается, но, пригнувшись и обороняясь, выбрасывает вперед свои непомерно длинные руки, словно в кэтче; Куртхен, замахнувшись ножом, кидается на Йозвига, я настигаю его в два прыжка, впрочем, нет, я продолжаю стоять у окна, готовясь оказать помощь Йозвигу, если она ему понадобится: достаточно двух прыжков, и я буду рядом.