Обо всем этом рассказывал мне вчера вечером Казин. Он гордится своим хозяйством, в области оно на хорошем счету. «План по членству,– говорил Казин,– идет хорошо, 932 охотника у нас, план по вырубке ивняка сделан. Лекции? Пожалуйста. Надо было за год шесть провести, а мы – семь. Тех же солонцов вместо 223 сделали 280».
– Ах, сволочи,– Казин неожиданно останавливается.– Ну надо же, а? Иван Иванович?
Я вижу на осине большенные вырезы ножом. Кто? Хулиганы какие-то.
– Вот сволочи,– повторяет Казин,– судить за это надо.
– Послушайте,– спрашиваю я,– а из вас кто-нибудь был у Татариновых в семье после этого...
– А зачем? – ответили оба в один голос.
– Мы венок ему купили? Купили,– объяснил Бондарев.
– И ленту,– подсказал Казин.– Я вообще жалею вот о чем: зря я его, наверное, к себе в хозяйство взял. И старый он, и лес знал плохо.
Казин впереди осторожно трогает ногой снежную корку. Проверяет что-то.
– Это я смотрю, твердый ли наст,– объясняет он.– Тетерева, они же с деревьев прямо в снег сигают. Не побились бы.
Проходим мимо обелиска с красной звездой.
– Кому это? – спрашиваю.
Молчат. Переглянулись.
Я подошел к обелиску. «Лейтенант Суханов погиб в бою за Родину».
– Он вроде Рузу освобождал,– словно оправдываясь, говорит Казин.
– Но под Рузой погибли тысячи, а памятник-то поставили Суханову?
– А кто его знает...
Сколько же раз они тут проходили!
– Может, раз пятьдесят, может, сто... – отвечает Казин.
Через несколько минут они уже снова читали следы.
– Вот это беляк прошел, на поляну бежал. А во-он снегирь сидит. Снегириха, вернее: с фиолетовым брюшком, самец с красным.
...А все-таки лес, и природа, и все, что есть тут на этой земле,– не их богатство. Им вроде как одолжили всем этим попользоваться, пока они тут служат.
Войну Федор Григорьевич Татаринов прошел всю, до последнего дня. И там, где он, артиллерист, мог умереть, жив остался. В мае они с женой, Зинаидой Николаевной, собирались праздновать 40 лет совместной, вполне благополучной и доброй жизни.
Вспоминаю, что Казин и Бондарев не пошли хоронить Татаринова: людей побоялись. Бондарев только форточку приоткрыл, когда процессия шла мимо, и тут же захлопнул. И гулять с внуком на улицу он выходил долгое время только поздними вечерами, когда на улице никого не было.
Должно быть, когда человек остается один, жизнь более чем страшна – она бессмысленна.
Скрипит снег под ногами. Я иду по лесу с этими людьми. Они – впереди меня, о чем-то тихо и оживленно беседуют.
И у Казина, и у Бондарева настроение сейчас неплохое. Три месяца велось уголовное дело, и вот только вчера его закрыли, камень с плеч. В конце концов, Татаринов скончался, как установила экспертиза, «от сердечно-сосудистой недостаточности».
1972 г.
ИСТЕЦ
В соседних избах погас свет. Над самым двором повисла чистая и яркая Большая Медведица. Во дворе пахнет свежестью, пахнет деревом от новой дровяной поленницы и сосновым лесом, который начинается сразу за избой.
Хорошо жить на свете после стопки красненького. Колдуненко смотрит на звездный ковш и вспоминает почему-то, как огромный дед его Никон залезает лошади под брюхо и, натужно распрямляясь, поднимает ее от земли. А кругом – народ, собрались мужики из соседних деревень. Ох, здоров был Никон!
...То видит вдруг, как с молодой Шурочкой летят они на отцовой линейке через осеннее поле круто вниз, прямо под родительское благословение. Вспоминает без радости, что вот, мол, как все было хорошо, и без сожаления – было, да прошло. Просто вспомнилось.
Запахнувшись плотнее в длинное грязноватое пальто и скрипнув болотными резиновыми сапогами, Колдуненко зябко передергивается и через темные сени идет в избу. Писать.
Хорошо жить на свете после двух стопок красного. Большими узловатыми пальцами он разглаживает на столе тетрадный в клеточку лист. «В Ленинградский областной суд. Касационая жалоба». Чужого ему не надо, но и своего не отдаст. «Решение Лужеского народного суда об алиментах от дочек считаю неправильное. Дочки получают хорошую зарплату. Мария Николошвили живет в Ленинграде – кандидат наук получает 175 руб. и...– старик Колдуненко задумался, посмотрел на темное окно и добавил: – ...и за науку 50 процентов, а Чумаченко Людмила – мастер на фабрике».