Эти остальные, пятеро, окружили ее, оторвали от Щербакова, и она увидела, как Маркин сильно ударил Володю в лицо.
Щербаков не ответил. Хотя, если посмотреть иначе, истинно человечески, то он именно ответил. Он не ответил ударом на удар, но ответил попыткой остановить разумом безрассудное бешенство.
— Хотя ты меня и ударил, — ответил он Маркину, упрямо шевеля разбитыми губами, — но я не трону тебя и пальцем, — и он поднял и показал не палец, конечно, а большие руки, — потому что не хочу изломать наши жизни…
В общем, как говорится в писании, подставил и левую щеку. Маркин и по девой ударил. С еще большей силой.
Нет, Володя Щербаков баптистом не был. Но кулачной удали не любил с детства и с возрастом в нелюбви этой утверждался все убежденнее. Хотя и вырос он в деревне, где нередко дерутся не только в сердцах, но и потехи ради, особенно дети, и не обидел его бог телесной силой, и с отрочества мечталось ему стать военным летчиком, что мало соответствует доктрине непротивления злу насилием, но вот жило в нем необоримое отвращение к кулачным делам.
Маркин ударил и по левой. Девушка закричала, кинулась с силой к Щербакову; за ней, обгоняя ее, побежал один из компании — Самойлов.
Последнее, что помнит Щербаков, — молниеносный жест Маркина, расстегивающего, выхватывающего, наматывающего на руку ремень, и потом нестерпимую острую боль в затылке… Девушка помнит себя, заслоняющую Щербакова. Самойлов помнит, что он отшвырнул Щербакова и тот упал навзничь…
Компания уходила, и девушка склонилась над ним. Он лежал лицом вверх, неподвижно, без сознания, потом очнулся, попытался улыбнуться, поднялся с большим усилием, и уже не он с нею, а она с ним пошла обратно в Меленки. По дороге он успокаивал ее, даже шутил. Она довела его до дома только к ночи, а утром ему стало хуже, болела голова, тошнило, он пошел с матерью в больницу, там его оставили. В истории болезни записали: рваная рана (2 сантиметра на 1), сотрясение мозга — и определили это повреждение как легкое, пообещав Володе, что через несколько дней он выздоровеет Но из больницы он выписался только через месяц, и после выписки стало ему совсем худо: шатало, мутило, не жилось… Он обратился в областную больницу, его осмотрели, уложили опять и повреждение определили уже не как легкое, а как менее тяжкое (да извинит меня читатель за несколько неуклюжий юридический термин), установив ушиб головного мозга. Выйдя из больницы, Володя начал усердно лечиться, потому что хотел жить, летать. Он зачастил в аптеки… Лишь поздней осенью с усилием выбрался в лес и долго не мог понять, почему в лесу ему не по себе. Будто бы недостает чего-то истинно лесного. А когда стал догадываться — не поверил, и опять пошел в больницу. Там установили: он навсегда утратил обоняние.
К тому времени подоспел и суд. Меленковский судья Казаков вел дело к тому, что была ссора на почве неприязненных отношений, в этой ссоре Маркин из чувства ревности два раза ударил Щербакова, а Самойлов, разнимая дерущихся, нечаянно толкнул одного из них и тот упал, ударившись «затылочной частью об асфальтовое покрытие». Мне неизвестно, чем руководствовался судья, игнорируя то, что не может быть неприязненных отношений между людьми, совершенно незнакомыми и нельзя назвать дерущимися двоих, из которых один избивает, а второй увещевает. В Меленках говорят разное о мотивах судьи. Я же не буду опускаться до районных пересудов, а остановлюсь на собственной версии: сердечная доброта и жалость к этим ребятам, которых он видел с их ранних лет на улице, на реке, в лесу, одержали, возможно, верх над юридическими соображениями и доводами. Ему не хотелось посылать их в тюрьму, в колонию, отрывать от семьи, от родных мест, не хотелось, чтобы тот шалый час на шоссе изломал их судьбу. Я избираю эту несколько романтическую версию как рабочую по двум соображениям. Первое: я не могу оставить без объяснений наказание, которое было назначено Маркину и Самойлову, — настолько оно несоразмерно их деянию, а объяснить его иначе, чем гуманистически возвышенно, я тоже не могу, не имею для этого оснований. Второе же соображение основано на том, что как раз к моменту суда у нас наметилась тенденция, направленная к смягчению наказаний, в особенности по отношению к несовершеннолетним, а также к тем, кто нарушил закон первый раз в жизни. Моя несколько романтическая версия состоит в том, что эти гуманистические тенденции меленковский судья воплощал в жизнь из лучших побуждений, но, увы, некомпетентно, на низком юридическом уровне.