Алексей Маркин был оштрафован на пятьдесят рублей (за «неосторожное» — опять юридический термин — нанесение менее тяжких телесных повреждений).
Что же касается Самойлова, то он от наказания был освобожден полностью (с ним побеседовали в комиссии по делам несовершеннолетних, осуществив, как написано в документах, «меры общественного воздействия»).
(И дальше жизнь обоих шла нормально. Они кончили техникум, отслужили в армии, вернулись в Меленки, начали работать: один — в дорожном управлении, второй — в совхозе. Работали нормально и веселились нормально — в меру, закона ни разу не нарушив, и в этом полностью оправдали доверие судьи.)
А вот Щербакову становилось хуже и хуже, он не мог учиться, ему дали большой академический отпуск. И началась унылая, медленная, ненормальная для молодого человека больничная жизнь.
Доктора теперь определяли полученное им повреждение как тяжкое. В их заключении появились безрадостные фразы: «органическое повреждение черепно-мозговых нервов», «астенизация личности», «расстройство обоняния».
Он утратил работоспособность больше чем наполовину. Начал получать от государства пенсию как инвалид.
Он узнал — сосед по палате рассказал, а потом и медики подтвердили, — что в одном из неближних санаториев хорошо лечат подобные нарушения центральной нервной системы иглоукалыванием. Написал в родной Авиационный институт, и ему помогли достать путевку. Он поехал, ему стало лучше, доктора посоветовали повторить, он поехал опять.
Получал пенсию он, получала пенсию, чуть побольше и уже по возрасту, мать, и самую большую пенсию в этой семье получала бабушка. Но и трех пенсий при самой непритязательной жизни на бесчисленные лекарства и лечение в неближнем санатории чем дальше, тем острее недоставало. Ему давно говорили юристы и медики, что, согласно закону, расходы на лечение должны возместить ему люди, виновные в том, что он стал инвалидом. Судиться в его состоянии было тяжело, но выхода не было, и он составил иск, включив в него стоимость лекарств, железнодорожных и автобусных билетов (а за путевки он заплатил только третью часть стоимости, поэтому в иск их не включил — совесть не позволила.)
К судье Казакову, меленковскому, у Щербакова доверия — что поделаешь! — не было, и он попросил в области, чтобы иск рассматривал суд соседний — Муромский. Получив согласие, передал туда документы.
Недалеко до Мурома, но и не близко — несколько часов езды на автобусе. Щербаков, поехав туда первый раз с матерью (без матери не советовали и даже не разрешали ему врачи ездить), не думал и не гадал, во что сложатся эти часы за долгие-долгие месяцы, пока дело будет тянуться.
2
Муромский судья, получив иск, вызвал Маркина и Самойлова. Вместо Маркина, без пяти минут совершеннолетнего, явились его родители. Судья познакомил ответчиков с делом — те долго, искренне не могли понять, чего от них хотят. Судья терпеливо объяснил суть закона, обязывающего виновную сторону возместить в полном объеме ущерб нанесенный личности или имуществу потерпевшего. Его выслушали тоже терпеливо и ответили: «Побили-то давно, а обеспечивать сегодня!» И тут только до собеседников муромского судьи дошла сумма — более трехсот рублей. «Это что же, — возмутились они, — штраф был пятьдесят рублей, а на лечение триста?!» — «А если бы штраф был триста, а на лечение пятьдесят, — заметил судья, — поняли бы?» — «Это куда ни шло: вина больше расхода…» — «А сейчас вы не чувствуете себя виноватыми?» — «Были бы виноваты…» — замялись они. «…посадили бы в тюрьму, — закончил за них судья, — а раз не посадили — не виноваты! Иск будем разбирать по закону, рассмотрим билеты, рецепты…» — «Да уж рассмотрим, — пообещали ответчики. — Триста рублей!» Вернулись в Меленки и наняли адвоката, чтобы защищал их законные интересы.
И начался мучительный, как лечение, долгий разбор иска. Поначалу Щербакову казалось самым тягостным то, что разбор откладывается и откладывается, он ехал с матерью в Муром, а ответчики не являлись, и возвращались Щербаковы в Меленки ни с чем. Болела голова, было стыдно.
Наконец суд… Самойлов явился лично, а вместо Маркина — опять родители (видно, берегли сына!). А с родителями родственники, кумовья, добрые соседи. Они и составили «публику», а «публика», ее настроение, определила атмосферу зала, в котором и рассматривался иск о возмещении…
Это настроение («Дармоед, курортник, кусок от работяг отрывает») выразил до начала заседания большой сердитый дядя, одетый уже по-зимнему, хотя стояла осень (третья осень после той, когда пьяная компания нагнала Володю Щербакова с девушкой на дороге к поселку).