(Отмечу, что речь идет не о студентах, которые учились у Снегова, — те не утратили к нему любви и уважения.)
Четыре дня суда — допрос тридцати лиц занял около двухсот пятидесяти листов, — четыре дня пересудов в училище. Можно догадываться, о чем говорилось, когда ежедневно на суд уходили педагоги и даже студенты, чтобы давать показания: целовались или чуть ли не целовались, поглаживал ли он ее по спине во время танца или лишь легко, естественно касался, что говорил он в буфете и что отвечала ему она в гардеробе…
Думал ли о возможности подобного развития дела М. С. Малов, когда начинал его? Возможно, уроки военного дела и уроки эстетики он ведет отлично, но урок этики ему не совсем удался.
(Разумеется, я весьма далек от намерения утверждать, что во избежание нежелательных последствий не надо освобождать от работы педагогов за аморальное поведение ни при каких обстоятельствах, — надо лишь руководствоваться при этом действительно интересами морального воспитания молодежи.)
Оренбургский областной суд, рассмотрев дело заново, Снегову в иске о восстановлении на работе опять отказал, а Лебедеву восстановил по чисто формальному основанию, поскольку она, молодой педагог, была уволена без согласования с управлением культуры, то есть и по отношению и к ней обвинение в аморальном поведении осталось и силе.
А. В. Снегов и О. П. Лебедева опять обратились в Верховный суд РСФСР.
«Наши отношения, — писала Ольга, — были и остаются чистыми и искренними…»
«К сожалению, — писал Андрей Валентинович, — суд не смог и не пытался отличить настоящую любовь от нездоровых веяний, создаваемых вокруг нашего дела».
А тому, что любовь эта настоящая, теперь, пожалуй, поверил бы при добром отношении к людям и человек, не склонный к романтизму. Оставшись надолго без работы, когда вопрос: «Олечка, что мы будем сегодня кушать?» наполнился новым содержанием и рядом с ним возник вопрос: «Олечка, где мы будем сегодня ночевать?», в атмосфере пересудов, недоброжелательства, без любимого дела, лишенные доброго имени, они становились лишь роднее и нужнее друг другу.
Администрация Оренбургского музыкального училища направила в Верховный суд РСФСР «Возражения на кассационную жалобу Снегова Андрея Валентиновича».
«Коллектив училища, — написано в нем, — считает, что восстановление на работе Снегова и Лебедевой позволит утверждать в качестве нормы такую установку, что любовь оправдывает все…»
Ничего нового, что доказывало бы аморальное поведение А. В. Снегова и О. П. Лебедевой, документ этот не содержит, да и не может содержать, — ведь уже было четыре судебных разбирательства, где вся жизнь несчастливой этой пары выворачивалась наизнанку. Отличается он лишь еще большей «художественной силой», которая в обвинительных документах по данному делу возрастает по мере убывания силы доказательств: например, рассказано о том, как Ольга жестокосердно перешагнула через коленопреклоненную мать…
Но увы, суду нужны не острые формулы и не художественные образы, а доказательства.
А. В. Снегов и О. П. Лебедева ходатайствовали перед Верховным судом республики о том, чтобы решение областного суда было отменено и дело направили на новое рассмотрение. Верховный суд (истцы были вызваны в Москву и участвовали в судебном заседании) решил вопрос более радикально. Он решил его по существу. Он сам восстановил на работе и А. В. Снегова и О. П. Лебедеву ввиду отсутствия фактов, доказывающих их аморальное поведение. Судебная тяжба завершилась; как говорят в подобных случаях, истина восторжествовала…
Возможно, кто-то из читателей особо дотошных возразит мне, что существует и некий «высший суд совести», то есть нравственность шире закона. Я с этим соглашусь как с общим рассуждением, но напомню, что в данной истории речь идет не вообще о законе, а о статье его, наказывающей за аморальное поведение, и поэтому тут расхождений быть не может и в действительности не было.
…На первом судебном разбирательстве один из педагогов высказал мысль: «Если чувства действительно сильные, их надо было подавить в себе».
Вина Снегова и Лебедевой в том, что не подавили. Но не стали бы мы все — да, наше общество! — беднее, если бы было одной, даже «лишь» одной любовью меньше? Не пора ли понять высокую социальную ценность больших человеческих чувств?
Безумие
Когда умерла бабушка, осталось наследство, которому старые романисты, любовно описывавшие и имущество, и имущественные трагикомедии, уделили бы в повествовании почетное место.