— Прости меня, Настя, прости… Я ногам твоим завидую, твоей силе… Нынче ты мазурку в первой паре танцевала и с Борисом, и с Жоржем. А ведь должна была я… Эх, ну почему же хоть единственный раз в году мне не позволено сделать это?!
— Тебе дано многое другое. — Сурово возразила Настя. — И жизнь твоя, хоть и увечная, куда счастливее моей сложится… Подумаешь, на колесах ездить! Так зато с какими миллионами! Таким приданым и принца наследного прельстить можно.
— Злая ты, Настя. Нехорошая, — сказала Зося, глядя с опасливым удивлением на «сестричку». — И за что только меня так не любишь?
— А за то же, что ты меня. ты ногам моим завидуешь, а я — деньгам твоим. — Бросившись на колени у кровати, Настя схватила тонкие руки Зоси, покрывая их слезами и поцелуями. — Прости меня, Зосенька. Нехорошая я, знаю, недобрая. Но тебя пуще всех жалею… Нет, — прежде мать свою, а потом тебя… А еще, думаю, найдут для тебя особого доктора, и тогда мы вместе на бал поедем. Хочешь на бал в Петербург?
— С ногами?! Уфф… — Зося обняла подругу. — Только знаешь что, Настя? Платья-то у нас все равно пусть разные будут. Мне больше лазурное к лицу, а тебе… — Придирчиво оглядев ее, Зося почувствовала новый укол ревности — совсем не обязательна прачкиной дочери такая изящная стать и яркая, хоть глаза зажмуривай, красота. — Да тебе все равно, в чем на бал ехать, хоть в этом затрапезном, холстинковом. Косу свою распустишь, ресницами мохнатыми взмахнешь — и все кавалеры твои… Эх, Настька… Вообще-то тебе лучше в скромное одеваться.
Из-за своей хворобы Зося Лихвицкая проходила домашнее обучение. Гимназический курс она одолевала, лежа в постели или сидя за столом на своем катающемся креслице. Рядом всегда была Анастасия, жадно ловящая каждое слово домашних учителей. Преподаватели к Лихвицким ходили хорошие, и было известно, как недешево обходится для больной девочки такое образование. Настя же получала все то же самое совершенно бесплатно — за компанию. И уж никак нельзя было допустить, чтобы хоть крошка пропала даром.
С начала мая Софья Давыдовна с Зосей и целым штатом прислуги перебиралась на дачу на Люстдорфе, где у Лихвицких был большой дом, весь деревянный, резной, с теремком-мезонином и множеством веранд, выходящих в разные стороны. Самая большая из них, развернутая прямо к морю, увешивалась белыми кисейными занавесками, волнующимися от малейшего ветерка. Их поднимали или опускали, словно паруса, чтобы уберечь от солнечных лучей огромный текинский ковер, устилающий пол, столовую ореховую мебель с цветочной гобеленовой обивкой и массивным овальным столом в центре. Стол покрывала кремовая кружевная скатерть, а в центре, в высокой, как называла горничная Тася — «ведерной», вазе красовался какой-нибудь гигантский букет из собственного сада. Ступени веранды спускались к лужайке, на которой гости, часто бывавшие у Лихвицких, резвились, как могли — то устраивались танцы, то турнир в серсо, то импровизированный концерт или самые шумные жмурки. Под прикрытием сдвинутой повязки кавалерам удавалось обшарить «неверными» руками стан пойманной, отчаянно визжавшей дамы.
Были, конечно, занятия и поделикатней, особенно когда Яков Ильич зазывал к себе на «игривые вечера» знакомых из мира искусства — художников, музыкантов, поэтов, певцов. На веранду выкатывался из гостиной кабинетный рояль и веселье на время приобретало характер филармонического благотворительного концерта. К таким выступлениям Лихвицкие готовились заранее. Хозяин зычным голосом читал сочинения Максима Горького, стяжав себе славу исполнением «Буревестника». Софья Давыдовна премило музицировала, а краснощекий Вольдемар, по мере взросления, переходил от чтения басен Лафонтена на французском языке к декламации «символических сочинений» некоего Альбера Кентаврического. Под псевдонимом, несомненно, скрывался сам наследник Лихвицких, но попытки шутить на этот счет прекратились раз и навсегда, когда шестнадцатилетний Вольдемар, добивших своим сверх-трагическим пафосом гомерического хохота зрителей, кинулся топиться к морю.
В июне 1905 года дачное празднество готовилось с особой помпой: к своему пятнадцатилетнему юбилею Зося собиралась потрясти всех сюрпризом. Зачастивший еще с зимы к Лихвицким немецкий профессор сумел поставить больную на ноги. Он специально разработал ортопедическую обувь и конструкцию костылей, уравнивающую длину ног и надежно закрепляющую их на искусственных подпорках. Пока необходимые предметы изготавливались в специальной берлинской мастерской, толковый плотник Семен вытесал хитрые костыли собственными руками, чтобы барышня могла подготовиться к самостоятельной ходьбе.