Могло быть и так. А могло быть и иначе: сперва Горбачев согласился с Лигачевым, а потом под влиянием другого мнения взял это согласие назад. Уточнять эту ситуацию, расследовать ее мне и в голову не приходило, но не думать о ней вовсе я не мог. Возможно, именно мне давали понять, чтобы я особенно не зарывался. Не случайно Михаил Сергеевич, несмотря на торжественное обещание поддержки, ни разу так и не принял меня, хотя я неоднократно обращался к нему с такой просьбой. Но наказывать директора непринятием решения по такому крупному общепартийному делу — вряд ли это возможно. Может быть, хотели насолить Лигачеву и указать на его место? Хотя в отношениях Лигачева и Яковлева и без того хватало поводов для острых столкновений. Тогда оставалось предположить, что главной причиной было нежелание укрепления и усиления Института марксизма-ленинизма, хотя бы обновленного, а может быть, именно — обновленного.
Но как бы то ни было, после того эпизода прошло четыре года до принятия Постановления. Это обстоятельство создавало в коллективе нервозную обстановку, тормозило осуществление многих планов, мешало перестройке Института. Что касается меня, то я понял: демонстрация доверительного отношения ко мне, во многом, чистейшее лицемерие, и надо отказаться от иллюзий на этот счет. В такой обстановке важно было не растеряться и настойчиво работать, продолжать намеченную линию. Как показала жизнь, такая установка мне пригодилась, когда через два года была предпринята попытка разогнать ИМЛ.
А до этого мне пришлось столкнуться с мелкими наскоками и укусами. В мае 87 года в Москве проходила первая сессия советско-польской комиссии историков по «белым пятнам» в нашей истории. Все шло нормально, но вдруг я стал замечать, что за нами ведут скрытое наблюдение. Информируя ежедневно Отдел соцстран ЦК о работе комиссии, я обнаружил, что там уже все знают и на столах в Отделе уже лежат документы комиссии. Мы работали в тесном контакте с Отделом, и его работники могли располагать любой информацией и в любое время. Но путем тайного доносительства? Я спросил Медведева, бывшего моего коллегу по Отделу пропаганды и возглавлявшего этот Отдел, зачем им нужна эта самодеятельность? В ответ я услышал: «А ты хотел, чтобы Отдел узнавал позже других?» Проработав в ЦК много лет, я привык к доверию и определенному такту в отношениях между работниками аппарата ЦК.
Еще один эпизод также был связан с Отделом соцстран. Группе советских историков было поручено провести 4 ноября пресс-конференцию по докладу М.С.Горбачева о 70-летии Октябрьской революции для советских и иностранных журналистов. В зале Пресс-центра на Зубовской площади царила оживленная атмосфера, между учеными и корреспондентами то и дело вспыхивала полемика. Корреспонденты из Индии поставили заковыристый вопрос: почему академики-историки после доклада говорят, как все там правильно сказано, а между тем Горбачев не специалист по истории? П.В.Волобуев, отвечая на вопрос, сказал, что доклад — это синтез того, что достигла советская наука в трактовке этих вопросов, и это — прорыв на новую ступень познания. Что в отличие от прошлого у нас здесь совпадение не в силу инерции, традиции, о которых корреспонденты заметили в общем-то правильно, а именно в силу нашей искренней приверженности этим взглядам.
Вопрос корреспондента японской газеты «Асахи» адресовался мне: в контексте перестройки дипломатии в отношении стран-союзников считаете ли вы нужным пересмотреть точки зрения на события пражской весны 1968 года? Имело ли смысл военное вторжение СССР в Чехословакию? Вопрос принадлежал к разряду тех «бронебойных снарядов», которые в любом случае вызывали сенсацию. Скажи я «нет» — сенсация, скажи я «да» — не меньшая сенсация. А между тем я специально не занимался чехословацкими событиями в 1968 году. Я мог бы использовать накатанный путь — заявить, что пересмотр принятых руководством решений — дело самого политического руководства Чехословакии и СССР. Но в силу своего положения не мог позволить себе уклониться от ответа. И я сказал: что касается общей постановки вопроса, то она вполне правомерна. Так же, как и наша собственная история, история других социалистических стран нуждается в осмыслении многих проблем заново. Я полагаю, что следует задуматься над вопросами 1968 года, над вопросами ввода войск в ЧССР. Но я лично не взял бы на себя решение этого политического, научного вопроса и не стал бы давать на него категорического ответа. Другим мой ответ быть не мог.