По прошествии десяти лет с начала перестройки Горбачев вообще берет под сомнение даже возможность какого бы то ни было реформирования социализма. 16 августа 1995 года в был опубликован большой материал с изложением диалога Горбачева с политологом Борисом Славиным. Славин, в частности, поставил вопрос: «Мы с вами говорили о возможности реформирования "реального социализма". Как вы сегодня считаете, после крушения перестройки, — это была утопическая задача или нет? Я спрашиваю потому, что так и не понял из ваших многочисленных высказываний, отказались вы или нет от возможности трансформации государственно-бюрократического социализма в демократический. В одном случае вы считаете возможным, в другом называете это "утопией"».
Ответ Михаила Сергеевича, собственно, даже два ответа, были в высшей степени показательны: «Если быть до конца взвешенным, то я думаю, что этот вопрос пока открыт. В том смысле, что надо объединить научные силы, использовать и проанализировать все факты». Таков был первый ответ. И тут же второй: «Человеческий опыт и история показывают, что это не так, что реформировать систему можно... Когда я говорю "утопия”, то имею в виду утопию не теоретическую, а скорее политического плана. А именно, что созданная системой номенклатура сопротивляется до конца». Можно ли признать последний ответ достаточно ясным? Получается, что взялись решать вобще-то утопическую задачу. В то же время систему реформировать можно. Рассерженный Леон Оников в заметках по поводу ответа бывшего Генсека возмущался в той же «Правде»: «Какого же черта, в таком случае, вправе спросить любой нормальной человек, надо было затевать "революцию, коренную перестройку государства и общества" — светлую и действительно насущно необходимую идею, если ему же самому до сих пор, оказывается, не ясен вопрос, возможно или невозможно было реформировать "реальный социализм", то есть перестраивать общество?»
Оников называет этот вопрос «обжигающим вопросом», «вопросом вопросов». И действительно, во имя чего же надо было идти на раскол и разрушение общества, не имея ответа на коренной вопрос, не занимая по нему, по сути дела, никакой определенной позиции? Не ради же того, чтобы можно было свободно упражняться по поводу «теоретической» или «политической» утопии? И не ради же того, чтобы бросить миллионы людей в пучину нищеты и страданий, разрушить старое, не зная и не умея, как заменить его новыми эффективными формами?
В книге «Жизнь и реформы» М.С.Горбачев, кажется, ставит точки над 1 по поводу своих блужданий. Несколько изречений из нее. Это тем более любопытно, что тексты, которые я приведу здесь, отвечают на вопрос, поставленный автором самому себе: «Кто же я?» Его «я» отказывается от коммунизма. Потому что оно не очень верит, что в ближайшую «пару сотен лет можно будет исключить из общественной жизни всякую социальную борьбу и добиться идеальной гармонии». Понятие коммунизм связывается в сознании очень многих в современном мирю со сталинской системой. «Я не хочу связывать себя лозунгами насильственной революции, диктатуры, оправдыванием любых средств достижения цели» («Жизнь и реформы», книга 2, с. 476—478).
Отказывается он и от понятия «социализм» и останавливается на понятии «социалистическая идея». Понятие социализм могло быть отнесено не только к Советскому Союзу, Китаю, другим странам, которые называли себя социалистическими, пишет он. Социализм объявляется целью развития в Индии, Египте, Сомали, других развивающихся странах. В демократических странах Запада также существует смешанная экономика, применяются наряду с капиталистическими социалистические принципы. Социалистическая идея «предполагает стремление к такому устройству общества, при котором обеспечивается максимум возможностей в данных условиях социальной справедливости, гражданам гарантируются политические свободы и социальные права, люди имеют возможность проявлять свои таланты, способности, предприимчивость, и в то же время государство заботится о достойном существовании социально уязвимых слоев населения. Добавьте к этому прочные демократические институты, законность, свободные выборы, миролюбивую внешнюю политику — вот, пожалуй, тот минимум, с которым согласится сегодня каждый разумный человек, желающий блага себе, своим соотечественникам, всему миру» (там же, с. 478).