Аварию устранили, подозрения, если и возникли, нас не коснулись. А перед нами опять стоял тот же вопрос: что делать? Продолжать оставаться в законспирированном положении, дожидаясь связи, как у моря погоды, или уходить с нашими, если они придут и вновь отступят, как уже произошло? Если оставаться, то нужно ли сохранять нашу замкнутость или пойти на вовлечение новых членов?
После одной из сильнейших советских бомбежек Ваня Мартынов, сам побывавший под бомбами, прибежал радостный, даже сияющий. Кричит: «Наши бомбили!» Ну, и что? «Так наши же! Ты понимаешь, наши бомбят!» Говорю ему: детей же поубивало... Помолчал, потом с пересохшим горлом выговорил: «Так война же. Я стихи написал, посвященные нашим летчикам».
А между тем, Котельниковский партизанский отряд был переброшен через линию фронта лишь в конце октября, за три недели до начала контрнаступления советских войск под Сталинградом. Четыре группы, общей численностью 53 человека, ушли к железной дороге и пропали: ни разу не вышли на связь с партизанской школой, не вышли они и на нас, хотя было известно, что все наши данные — клички, пароли — были в штабе партизанского движения области. Известно также, что все четыре группы были объединены Пименом Ломакиным в середине декабря 42 года под деревней Киселевка Ростовской области. Здесь отряд был обнаружен румынами и в кровопролитном бою в полном составе погиб.
Направлялась к нам связная из обкома комсомола. В первой половине декабря ее задержали под Абганерово посты сторожевого охранения при переходе линии фронта. Доставили к Стаховичу — первому секретарю райкома партии, и он не пустил ее в Котельниково, заявив, что мы все скоро там будем, а так сама погибнешь и ребят погубишь.
28 и 29 декабря на окраинах и в самом городе происходили ожесточенные бои. На улицах рвались снаряды и мины, слышались пулеметные и автоматные очереди. В соседнем дворе стояло огромное орудие и рявкало, посылая снаряды в наступающие порядки советских войск. Рано утром недалеко от дома раздался оглушительный взрыв, что-то хряснуло в доме, полетели осколки. Я осмотрел окна и увидел простреленную ставню и разбитое стекло. В переборке, прямо над моей головой, застряло конусовидное тело, видно, головка от снаряда, весом граммов в триста, не меньше. Мамы дома не было, она находилась у соседей. Я решил присоединиться к ним, так как у нас становилось опасно, дом стоял близко к улице. Часа через два по просьбе матери я наведался к себе.
В доме я застал человек пять немецких солдат, видно, забрели погреться. В квартире было холодно, хотя печь топилась. Узнав, кто я, офицер потребовал воды, а воды в доме не было. Я попытался объяснить ситуацию, но немец продолжал твердить: вассер, вассер! Тогда я четко сказал, что не пойду за водой. По-немецки. Не долго думая, он вытащил из кобуры пистолет, ловко подбросил его, перехватив за ручку, и, пристально глядя на меня, стал выкрикивать: лёс! лёс! давай! вассер! Я молча взял пустое ведро и вышел. Разумеется, я не вернулся.
К вечеру шум боя стал стихать, стрельба отдалялась, пушку от соседей убрали. Часов в десять я вышел на улицу, стал прислушиваться, но понять ничего было нельзя, в том числе главного — кто в городе. Я подсыпал угля в печку и стал ждать, постоянно выходя во двор. И вот часа в два ночи, выйдя в очередной раз, я стал улавливать отдаленное урчание машин и какие-то голоса. Наконец, истошный и четкий вопль: «Иванов! Иванов! Да где же ты пропадаешь, мать твою!» И т.п. Так мог изъясняться только русский человек, когда ему некогда и когда он — хозяин положения. Наши пришли, наши! — сказал я себе. Спазм сдавил грудь, на глазах выступили слезы.
Красный флаг над городом. Еще не было семи, когда ко мне примчался Ваня Мартынов. Вдвоем мы двинулись на разведку в город: надо было сориентироваться. Город дымился: начисто были сожжены здания милиции, райздрава, почты, районной библиотеки, хлебопекарни, все магазины в центре. Людей на улицах было мало, из военных никто не мог сказать, где находится комендатура и есть ли она вообще. Вышли на южную окраину города. По направлению на Ростов двигался сплошной поток машин и пешие войска. Группами, вразброд и даже поодиночке. Словоохотливый солдат в расстегнутой шинели что-то напевал себе под нос и сообщил, что освободила город 2 гвардейская армия генерала Малиновского, что ни о каком отступлении речи быть не может (силища-то какая! Да и танки пошли вперед). Правда, впереди в снежном далеке постреливали, на что солдат философски заметил: «Так фронт же».