Вернулся я из Сталинграда вторым секретарем Котельниковского райкома комсомола. Первым секретарем был утвержден Василий Бондаренко, работавший до этого секретарем Камышинского райкома комсомола, крупнейшего в области. С приходом Бондаренко в работе нашего райкома прибавилось больше серьезности и деловитости, и я бы добавил — бюрократической респектабельности. Оргбюро посетило все села района, интересуясь и тем, как вели себя комсомольцы во время оккупации, и неотложными нуждами сельской молодежи. Все комсомольские организации были восстановлены. Выявилось, что селу срочно нужна помощь в инструментах для ремонта тракторов и сельхозинвентаря. За это взялись комсомольцы железнодорожного узла. Нас встревожили многочисленные факты подрыва людей, особенно подростков, на минах и снарядах. В хуторе Пимено-Черни нас встретил весь перебинтованный секретарь комсомольского бюро, он же председатель сельского Совета — Коля Марченко. Оказалось, что у него в руках взорвался минный запал. Бондаренко здорово пропесочил незадачливого секретаря. А утром в хуторе еще два ЧП.
Солдат трофейной команды попытался вытащить труп немца, что еще с зимы лежал в канаве и беспокоил жителей. А на поясе у немца оказалась ручная граната. Труп в клочья, а нашему солдатику поковыряло руки и лицо. Следующей жертвой оказался я. Примерно в то время, когда произошло первое ЧП, я на квартире внимательно рассматривал автомат, подаренный еще вечером райкому все тем же Марченко. Повертел оружие, подвигал рычажок переключения стрельбы и стал укладывать его в мешок, где он до того находился. И вдруг: бах! Между пальцами левой руки четыре дырки. Перевязывая мне руку, старичок-фельдшер, который бинтовал перед тем солдата-трофейщика, сказал мне: «Есть у вас Бог! Четыре дырки в руке, а кость не тронута совершенно». И вот мы сидим на полуторке вдвоем: весь в бинтах солдат и я с рукой на перевязи. Тот хоть по делу, а я-то по дурости. Говорили, что один районный начальник высказался-таки: не самострел ли второй секретарь райкома комсомола? Ему напомнили, что Смирнов вовсе снят с воинского учета.
Был один положительный результат этой истории: по предложению Бондаренко мы еще энергичнее взялись за организацию разъяснительной работы относительно мин и снарядов, привлекли военруков школ. И послали на курсы минеров двух милых девочек, окончивших десятилетку, Владлену Кочубей и Машу Пономареву. Ребят — увы! — не было. Скептики кривили рот: те еще минеры получатся! Но, вернувшись, девчонки обошли все поля района, снимая повсюду десятки и сотни мин. И обе были награждены медалями «За отвагу». А потом уехали учиться в институт.
Два самых больших школьных здания все еще занимали госпитали, остальные школы начали работать где-то в январе. Но как! Я часто бывал в школах и видел эти условия. Здания не топились: не было чем. В классах — мороз, дети сидят в пальто и в ушанках, в чернильницах лед. Окна почти доверху заложены кирпичом, в классах темно, электричества пока нет. Многие ребятишки голодны. С фронта нередко приходят «похоронки». И в этой обстановке в школе выпускают стенгазету и очень этим гордятся: первый номер! Приглашают посмотреть. Стою перед свежим листом ватмана, неплохая газета. Но через весь лист аншлаг: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!» Говорят, сам директор придумал. Осторожно беседую с директором: ведь война же, Василий Иванович, это бедствие, общее наше несчастье. Но он не прост, этот старый «шкраб». Как же, возражает он мне, освобождение города это счастье, возможность детям учиться — это тоже счастье. Действительно — день освобождения Котельникова и для меня один из самых счастливых дней. Но ведь отдельные счастливые моменты не делают счастливым все детство. Вы лучше меня знаете, в каких условиях живут и учатся дети, да иначе и быть не может после оккупации, разрухи... Не сразу, но газета исчезает. Лишь значительно позже я понял, что такая «дерзость» могла для меня плохо кончиться. С товарищем Сталиным так вольно обращаться было не положено.
В один из апрельских дней каждый комсомолец Котельниково, за исключением занимавших ответственные оперативные должности на транспорте, получил извещение, напечатанное типографским способом, подписанное секретарем райкома комсомола Бондаренко, в котором говорилось: вам надлежит явиться в райком комсомола к пяти часам вечера, имея при себе продуктов питания на три дня, чашку, кружку, запасное белье. Хотя фронт был от нас далековато, но переполох произошел большой. Явились все, но попыток освободиться, особенно при помощи начальства, было много. Собравшимся объявили, что отряд комсомольцев должен выполнить важное задание, о чем будет сообщено позднее. Несмотря на трудности с продуктами, некоторые мамаши так нагрузили своих чад продовольствием, что пришлось вещи оставить в городе «для погрузки на машину». Отряд был выведен километра на три от города, и там было объявлено, что речь идет об учебной тревоге, дана высокая оценка дисциплины и организованности комсомольцев, их готовности выполнить любое задание партии и комсомола.