Проснувшись после «беседы», я даже не улыбнулся, настолько поразило меня категорическое отвержение Сталиным всех моих рассуждений. Не во сне же впервые пришли мне в голову эти беспокоящие вопросы. И конечно, я спрашивал себя, почему бы Сталину над ними не задуматься. Но побеседовать со Сталиным — нет, подобных идей мне в голову не приходило.
Возвращаясь позже к своим вопросам, я заметил, что они касались главным образом практической политики и не касались жизненного уровня людей, социального равенства, социального расслоения. Наверное, потому, что шла война, доходы строго регулировались. Кроме того, в Котельниково не было заметных богатеев, прожигателей жизни, водка свободно не продавалась, ресторанов не было. Что касается уровня заработной платы, то ее различия вполне отвечали представлениям о справедливости. Самые высокие заработки были у паровозных машинистов — 1000—1200 рублей в месяц. Первый секретарь райкома партии, председатель райисполкома, директор МТС, начальник политотдела МТС получали по 900 рублей, заведующий отделом райисполкома, народный судья — 700, первый секретарь райкома комсомола 600, учителя средних школ со стажем до 700. Моя мать — машинист химчистки железнодорожного водоснабжения — 250, столько же получали старшие пионервожатые, судебный исполнитель в нарсуде. Никаких спецпайков мы не получали. Мы выросли, не зная над собой ни помещика, ни владельца мельницы, ни хозяина магазина, ни коннозаводчика, ни живого купца, ни прочих хозяев жизни. Знали по книгам, по кино. И совершенно не тосковали по ним.
Бегство на учебу. Знал, что в том году очень многие мои товарищи, парни и девушки, собирались поступать в вузы. А тут в один прекрасный день открывается дверь моего кабинета, и заходит Чурсинов. Наверно, опять насчет мобилизации молодежи для работы в Заготзерно, подумал я. Но ошибся. «Есть указание, — с нажимом проговорил он, — отпускать молодежь на учебу. Отпускать всех, независимо от должности. Если руководители не будут отпускать — говори мне, будем ломать сопротивление вместе. Война идет к концу, нужно готовить кадры». Соображаю, какой тарарам поднимется, особенно на дороге.
И вдруг у меня возникает озорная мысль. Точно прыгая в холодную воду, выговариваю фразу: «Василий Родионович, а если я попрошусь на учебу?» Вижу, не ожидал такого поворота, но и не в его характере отступать. «А что же? И тебя отпустим, только надо подумать, кем заменить». И вышел от нас. Совершенно неожиданно неопределенные мечтания переведены в практическую плоскость. Учиться, конечно, хочется. Я уже более двух лет на комсомольской работе, благодаря своей начитанности могу протянуть еще какое-то время, а потом? Сейчас райком партии отпускает, — надо ехать. Знания свежие, экзамены сдам. А с другой стороны, тебя только-только избрали на столь ответственный пост, который даже человеку с высшим образованием не сразу предоставится.
Но неожиданно все усложняется: бюро обкома комсомола в ответ на мое заявление отпустить на учебу в Ростовский университет на исторический факультет рекомендует мне поступить в Сталинградский пединститут на заочное отделение. Пишу заявление в ЦК партии: прошу помочь. Оттуда поступает рекомендация — отпустить меня на учебу. Я еду в Ростов, сдаю все экзамены на «отлично» и получаю на руки решение о зачислении меня на первый курс историко-филологического факультета РГУ.
Начало учебы в Университете было радостным и интересным. Лекции по археологии, изучение языков — древнерусского, латинского, английского. Богатейшая библиотека, новые знакомства. Но стипендия 40 рублей при страшной дороговизне — маловато. Ее могло хватить лишь для оплаты квартиры. Общежития для нас университет пока не имел. Правда, подворачивалась явная «лафа». В столовой подсел ко мне мужик средних лет, расспросил, кто я, где живу, и заключил: «Подходишь! Переходи ко мне жить, я все время в дороге, там куплю, там продам, денег за квартиру брать не буду, живи себе, карауль хату и все тут». Повеяло на меня дармовщинкой и благополучным решением моих проблем. Но хватило ума откреститься, сказал, что квартира у меня хорошая, ничего не надо. Видно, сообразил тогда, что вход в мир жулья и спекуляции будет сравнительно свободен, а выход из него может стать трудным и опасным.