И все-таки, догматизированное преподавание явно преобладало над творческим. И дело не только в том, что от нас требовали точного знания текстов основоположников учения. Это еще не означало верности этим текстам, знания должны были отвечать конъюнктурным требованиям. Приведу один, отнюдь не простой пример. На экзаменах по политэкономии социализма я отвечал на вопрос об экономических основах отмирания государства по работе Ленина «Государство и революция». Я хорошо знал ленинскую интерпретацию мыслей Маркса на этот счет: в первой своей фазе коммунизм еще не может быть вполне свободным от традиций или следов капитализма. Отсюда такое интересное явление, как сохранение «узкого горизонта буржуазного права». Буржуазное право по отношению к распределению продуктов потребления предполагает неизбежно и буржуазное государство... Но не успеваю я закончить мысль, прокомментировать ее, как оба экзаменатора вскакивают с мест и наперебой начинают вопить: так что же — наше государство является буржуазным?! Я пытаюсь объяснить, что ничего в этом положении страшного нет, но мне не дают говорить. В зачетную книжку мне ставят все же «отлично»: не могли же они поставить Ленину «двойку». Но в протоколе экзаменационной комиссии была учинена запись о том, что слушатель Смирнов не до конца разобрался в содержании ленинской мысли.
Я вновь и вновь листаю ленинские тексты, но там все было именно так, как я говорил. Как я понимаю, в этих суждениях Ленин стремился конкретизировать марксову трактовку вопроса о наследии буржуазного строя, о «родимых пятнах», от которых невозможно избавиться в одночасье. Руководство нашей партии, ее идеологи жаждали как можно быстрее оказаться в «светлом будущем» и убедить в этом народ. Согласно этой логике получилось: коль скоро социализм у нас построен, то и все в обществе становится «социалистическим», в том числе и государство, в чистейшем виде, свободное от каких бы то ни было форм и методов буржуазного государства. Теперь за догму принималось не то, что писали Маркс и Ленин, а то, что говорилось позже Сталиным. Только догматизм выступал как средство защиты уже сложившейся системы и ее нового истолкования.
И все же я с благодарностью вспоминаю и эту школу, и тех квалифицированных преподавателей, которые учили нас. Я учился увлеченно, много читал, выступал с докладами, экзамены сдавал только на «отлично» и, естественно, получил диплом с отличием. На выпускном вечере я выступал от имени слушателей и, помимо слов благодарности преподавателям и всем работникам школы, я сказал, что благодаря усилиям наших учителей и прекрасным условиям мы чувствуем, что выросли здесь на целую голову, глубже понимаем политические задачи и с нас можно теперь больше спрашивать. Слушатели встретили эту мою тираду одобрительным смехом.
Поступление в партшколу и успешное ее окончание положили конец треволнениям относительно моего зрения. Я шел на прием к окулисту не без страха: а вдруг опять отставят? Вошел в кабинет бойко и уверенно, вел разговор даже весело, поболтав что-то насчет чудесной погоды и проспектов Саратова. И лишь когда услышал положительное заключение, признался насчет своих опасений, признался, что меня уже «браковали» по зрению. Да что вы, заметила моя собеседница, и с худшим зрением учат людей, учитесь на здоровье! Все последующее подтвердило правоту этой мудрой и милой женщины.