Как и следовало ожидать, работа над докладом оказалась сложной и политически острой. И прежде всего потому, что встал вопрос об определении отношения нового руководства к XX съезду партии и к хрущевской критике Сталина. В процессе редактирования текста к нам поступали замечания секретаря ЦК Шелепина, которые вызывали в рабочей группе нечто вроде паники. Он передал Брежневу свои предложения и теперь тщательно следил за их реализацией. Предложения эти носили радикальный характер и требовали коренного изменения курса партии. Сам я не читал этой записки, но вот как представляет содержавшиеся в ней предложения Федор Бурлацкий в своей книге «Вожди и советники»: восстановить «доброе имя Сталина», пересмотреть решения XX и XXII съездов партии, отказаться от Программы партии, от гарантий против рецидива культа личности (ограничение сроков пребывания на руководящих постах), вернуться к ведомственному принципу руководства хозяйством, отказаться от принципа мирного сосуществования и др. Рабочая группа стояла на позициях преемственности политического курса партии, и, хотя силы были неравные, карандаш все-таки находился в наших руках.
В конечном итоге в процессе длительных и неоднократных обсуждений на уровне высшего руководства дело кончилось компромиссом: в первой части доклада упоминалось о том, что был образован Государственный Комитет обороны во главе с Генеральным секретарем ВКП(б) И.В.Сталиным, а в заключении говорилось, что мы последовательно осуществляем генеральную линию, выраженную в решениях XX и XXII съездов, в Программе КПСС.
Что это означало? Федор Бурлацкий пишет по этому поводу, что именно в процессе подготовки доклада к 20-летию Победы был сделан исторический выбор, предопределивший характер брежневской эпохи. «Диссертация» Шелепина была отвергнута и общими силами подготовлен вариант доклада, который, хотя и не очень последовательно, развивал принципы, идеи и установки хрущевского периода. Но лично мне кажется, что в приведенной оценке допущено некоторое упрощение происшедшего и завышение оценки того, что было сделано.
Дело в том, что предложения Шелепина, его позиция оказали значительное влияние и на содержание доклада, и на последующую политическую линию. Так, о критике культа личности Сталина не было сказано ни слова, тогда как совершенно определенно было отмечено, что партия на октябрьском и ноябрьском (1964 г.) Пленумах ЦК решительно осудила субъективизм в политике и руководстве хозяйством, проявления зазнайства и бахвальства, т.е. то, что прямо относилось к деятельности Хрущева. Надо признать, что в этом стремлении выразилась позиция не только Шелепина, но и самого Брежнева и многих других. Суть этого стремления — оставить в памяти народа достижения и победы, порядок и дисциплину, связанные с именем Сталина, и забыть массовые репрессии невиновных людей, концлагеря, нужду и попрание демократии. И хотя в жизни такого одностороннего Сталина не было, указанное представление до сих пор остается в народе.
Но в приведенном выше утверждении Бурлацкого проступает еще одна, куда более странная алогичность. У него получается, что исторический выбор, предопределивший содержание брежневской эпохи, состоит в преодолении позиций Шелепина и др. и в развитии идей, принципов, установок Хрущева. Но как можно без насилия над здравым смыслом соединить воедино неистовый порыв Хрущева к обновлению, его стремление к реформаторскому поиску, идейную непримиримость с консерватизмом, с обывательской вседозволенностью, вялостью мысли Брежнева, что кстати вполне убедительно показано в воспоминаниях самого Бурлацкого и других.
Из того памятного времени я вынес еще одно впечатление, которое подтверждалось неоднократно позднее и которое не совпадает с некоторыми заявлениями из окружения Брежнева о том, что он был «лидером-флюгером», легко поддававшимся посторонним влияниям, не имея собственных позиций. Может быть, такое впечатление создавалось тем, что вследствие слабой общеобразовательной подготовки он во многих случаях проявлял осторожность и любил сложный вопрос «отложить». При всей своей мягкости и доброжелательности, он неуклонно откладывал неясные вопросы, как бы ни наседали на него в рабочей группе. «Отложим, мне надо посоветоваться», — говорил он и был непреклонен. Это значило, что будет советоваться с членами Президиума ЦК, позднее — Политбюро. Может быть, с кем-то из рабочей группы, но в иной обстановке.
При подготовке того же доклада Брежнев уверенно провел линию на то, чтобы отметить Победу как всенародный праздник, воздать славу Советскому оружию, возвеличить всех участников Победы от маршалов до рядовых. Он сделал то, чего не захотел сделать по отношению к своим военачальникам Сталин, возможно, из-за ревности, и заслужил благодарный отклик в душе народной. Твердость характера была проявлена им и при перемещении кадров, принятии решений о вводе войск в Чехословакию, а позже — в Афганистан. Так же упорно не желал Брежнев идти ни на какие экономические реформы, что бы ни внушало ему реформаторское крыло его советников.