Радовало, что на Отдел пропаганды возвратился Яковлев. Я высоко ценил его профессионализм, широту взглядов, умение располагать к себе людей. Я уважительно относился к его сдержанности и даже скрытности как признаку зрелости политического работника. Что касается его тогдашних сетований на то, что он 10 лет «просидел» в Канаде, я как-то посоветовал ему не особенно стенать по этому поводу: скажи спасибо, что тебя тут не было 10 лет, иначе тебя давно бы списали в резерв, а так ты сегодня на коне. Никаких разногласий идеологического свойства к тому времени между нами не обнаруживалось.
Меня многие поздравляли с переходом на новую работу. Но все же отношение к этому было разное. Земляки, например, одобряли, гордились тем, что я работаю «у самого». Москвичи отнеслись к этому весьма сдержанно. Одна дама так и сказала: слишком много чести для Горбачева.
Но омрачили мой переход, как это было ни странно, именно Яковлев и Болдин. Яковлев, видимо, не ожидал такого решения от Горбачева. Во всяком случае, когда я его спросил, как понять такое решение, он с легкой досадой ответил: «Знаешь, я не понял его». И вдруг Яковлев и Болдин предложили «побеседовать». Вот что они сказали мне. Учитывая, что для меня эта работа новая, учитывая некоторые особенности Михаила Сергеевича, они решились мне кое-что посоветовать. Дело в том, что Горбачев — очень внушаемый человек и легко поддается влияниям. Поэтому они рекомендуют мне не очень сильно давить на него. Совет этот показался мне совершенно бессмысленным: как работать помощником, не защищая своих мнений. Что же вы прикажете мне молчать и не отстаивать своих позиций?! Вопрос прямой и резкий, несколько смутил моих собеседников. Ведь вся наша работа в том и состоит, чтобы предлагать руководству свои мнения по разным вопросам. Но мотивировать свои советы сколько-нибудь здраво они не стали и ограничились пожеланием, чтобы я тем не менее учел это соображение.
Может быть, мои собеседники хотели еще предварительно нейтрализовать мое возможное влияние. Но почему — сие мне было трудно объяснить. Не исключено, что мотивы у них были разные. Я знал, что Горбачев хотя и прислушивается к тому, что ему советуют, но сам не стесняется настаивать на своих позициях. Так что и по этой причине я отнесся к совету моих коллег не как к искреннему пожеланию добра, а как к какому-то «хитрому» шахматному ходу, имеющему не слишком открытую цель. Во всяком случае, я поблагодарил их, и на этом мы разошлись.
А вообще поведение этой пары меня несколько удивляло в тот период, да и не только меня. Люди совершенно разные, они на наших глазах стремительно превратились в неразлучных друзей. Почти все свободное время проводили вместе, как две влюбленные подружки. На обед вместе, на прогулку вместе, за шахматами вместе. Видно, Болдин очень нужен Яковлеву.
Болдина я знал еще со времени работы его дежурным секретарем у Ильичева. Был это улыбчивый доброжелательный парень, с медовой улыбкой на устах. После ухода Ильичева он окончил Академию общественных наук, работал в «Правде» редактором сельхозотдела. С 81 года вернулся в ЦК в качестве помощника секретаря ЦК, работал с Горбачевым. Казалось, так и останется доброжелательным парнем. Однако по мере своего возвышения и приближения к. Генеральному секретарю он становился замкнутым, мрачным и высокомерным. Особенно когда заведовал Общим отделом. Недоступность — характерное выражение его лица, когда он шествовал по коридорам власти. Видимо, сама должность заведующего Общим отделом ЦК КПСС и близость к истокам и секретам высшей власти делают людей мрачными. Что-то похожее я наблюдал в поведении и двух его предшественников — Черненко и Боголюбова. Мои впечатления усугубились, видимо, еще и тем, что многого я тогда не знал. До моего прихода Валерий Иванович вел у Горбачева идеологию. А теперь ему пришлось заниматься исключительно экономикой. Возможно, это ему не очень нравилось.