Материалы к XXVII съезду партии. Летом 1985 года начала разворачиваться работа по подготовке XXVII съезда партии. В Институт философии стали поступать просьбы давать предложения по новой редакции Программы партии. Этим у нас занимались работники Сектора исторического материализма, Отдела научного коммунизма. Я в их дела не вмешивался, они сносились с ЦК напрямую. Позже мне стали поступать через Болдина куски новой редакции Программы. Я был убежден, что партийное руководство не готово к принятию новой редакции Программы, а частичное «латание» старого текста ничего не даст. Я предложил отложить эту работу. Болдин передавал мне потом, что замечания и предложения даже испугали Горбачева, но, судя по всему, руководство не в силах отказаться от приятной роли созидателей нового программного документа. Жизнь все же показала, что возня со старой программой оказалась ненужной.
Понятия перестройки в том смысле, которое оно приобрело позднее, в материалах XXVII съезда еще не было. Хотя и до съезда это слово довольно широко гуляло по страницам литературных изданий. Встречалось оно и у Андропова, и у Черненко. Но именно в период подготовки материалов XXVII съезда стало складываться представление о необходимости перестройки в ее глубинном смысле.
Обстановка в группе господствовала деловая и товарищеская. Частое появление в Волынском-2 Горбачева не могло не вносить возбуждающего элемента. Каждый присутствующий мог поставить любой вопрос, критиковать любое положение доклада. В решающей степени эти взаимоотношения обеспечивались доброжелательным тоном Михаила Сергеевича, который он привносил во все свои отношения. Повседневной работой руководил Яковлев. И все же какая-то часть замыслов от меня, думаю, и от других была скрыта.
У каждого раздела были свои трудности, были они и у меня — в изложении вопросов социальной политики. Я чувствовал, что при характеристике проблем недостатки затрагивались такие, на которые указывалось не раз и раньше, а причины и носители их оставались все же в стороне. Когда еще раздел был в работе, я заболел гриппом и пробыл недели две дома. Без меня состоялось чтение материалов на даче Горбачева. Я недоумевал, но оказалось, что это потребовалось, чтобы удовлетворить любопытство Раисы Максимовны Горбачевой. Мне сообщили, что раздел социальной политики там подвергся критике. Не знаю деталей, но, когда я заметил Яковлеву, почему же он не защищал раздел, он с досадой ответил мне: «Да если бы мы одни обсуждали»... Вот тебе на! Не хватало нам еще в роли идеологов партии жен Генсеков! Ощущение чего-то неприятного появилось на сердце, но я постарался подавить его. Кстати, рассуждения, что жена Горбачева сыграла роковую роль в его падении, по-моему, несостоятельны. Виноват он сам, и только он, при любом ее поведении.
Успокоившись, я отпустил своих помощников из Отдела пропаганды и, поработав в одиночку, довел раздел до уровня, которым он предстал на Политбюро, а затем и на съезде, с небольшими стилистическими изменениями. При обсуждении на Политбюро Громыко назвал этот раздел блестящим и лучшим разделом доклада. Съезд также встретил раздел очень хорошо. Выступая после съезда, Горбачев подчеркивал, что социальные проблемы сильно прозвучали на съезде, на нем была указана необходимость решительного поворота органов планирования и управления к потребностям социальной жизни. Естественно, я испытал чувство удовлетворения.
Но вот недавно я прочитал книжку Вадима Медведева «В команде Горбачева», в которой он рассказывает в том числе и о тех делах. Из нее я узнал, что экономический и социальный разделы были «за мной и Болдиным». И это говорится о разделе, который написан мной от начала и до конца и вошел в доклад именно в моем варианте.
При рассмотрении экономической политики было высказано общее мнение — смело ориентироваться на изменение устаревших производственных отношений. Прозвучала ирония по поводу людей, которые много говорят о необходимости перемен, но менять ничего не хотят. Конкретной программы перемен, правда, не было. Но недооценивать высказанных положений тоже нельзя, ибо они готовили общественное мнение к грядущим преобразованиям.
Однажды Яковлев попросил меня изобразить на бумаге сущность переживаемого момента и значение демократических преобразований. Эти мои писания послужили поводом к интересным и тяжелым разговорам с Яковлевым. Ход моих рассуждений был таков (записи сохранились). В любом государстве, особенно в таком, как наше, осуществление назревших производственных, экономических задач в огромной степени зависит от дееспособности политических институтов. Нельзя сказать, чтобы в стране никто не говорил, не сигнализировал о назревших переменах. Говорили государственно-хозяйственные деятели, ученые, журналисты. Но этого не хватило для эффективного преодоления консерватизма и бюрократизма центральных ведомств. Недоставало именно влиятельных и достаточно демократических институтов, которые могли бы добиваться необходимых изменений и сами проводили бы в жизнь новые идеи. Не было законов, которые позволяли бы Советам действительно стать органами самоуправления. В свое время об этом сильно беспокоился Ленин.