Они все время не искренне и я это уже знаю. Поэтому даже рад, что оставили на время в покое. Искупался и с удовольствием расселся в шезлонге. Но, как научили. Сидеть только под зонтом. Нос не показывать, иначе солнечный ожог.
Перед поездкой нам рассказали, как буквально сгорел экипаж Аэрофлота на отдыхе. Не послушали, что им сказали, выпили и мужички на пляже заснули. Летчики все-таки, устали. А вот уже проснулись в больнице, где им солнечные ожоги еще целую неделю лечили. Так, что я помню и, несмотря на то, что нас пятеро, все мы устроились под зонтами. Впереди море, очень красивое с волнами и свобода!
Это вьетнамка подошла незаметно, но тут уже я сам. Раз выпил, то меня отчего-то понесло говорить на английском.
Она нищенка и ходит по пляжу с плоскими корзинами на коромысле, предлагая всем раковины и безделушки. Может от того, что я обратил внимание, а может от того, что подозвал ее, но она подошла и присела на корточки в самых ногах. Я, особенно не разглядывая, продолжаю с ребятами разговаривать, закусывать и выпивать. Она не заметна. Я о ней на какое-то время просто забываю. Мало ли кто, трется с нами рядом. Ведь мы все для них богачи, американцы! А иначе, кто же тогда мы?
Вот и она, подает о себе знак и спрашивает.
— Вот, а ю фром? — Мол, откуда вы?
Ну и этот вопрос для меня из той же оперы, когда на улицах нашего городка нас все время тревожила вьетнамская детвора этим дурацким вопросом. А потом, стоило только сказать им в ответ, как они терялись, и сразу же из-за их беспардонного любопытства, на смену, вылезало полное не знание английского языка. Поэтому эта ее фраза так и остается мной не замеченной. По крайней мере, я делаю такой вид.
Ее прикосновенье к ноге не привычно. Я уже знаю, что большего оскорбления для них, чем прикоснуться к не знакомому человеку, положить руку ему на плечо, нет. Впрочем, как и коснуться его палочек для еды, своими, или же оставить свои палочки на столе, в пустой тарелке. Да еще, мало ли чего? Все! Не хочу ничего! Хочу просто расслабиться. Тем более, считаю, что я заслужил. Потому встаю и снова в воду.
Раз! И плыву, наслаждаясь. Еще бы, ведь я себя прекрасно чувствую! Поначалу вода мутная, от больших волн взбаламученная и я, стараясь выплыть, на чистую воду, плыву, не задумываясь дальше, в море. Красота. Оборачиваюсь. Вот это да!
Расстояние от меня до берега, метров пятьсот! Вижу только точечки ребят, да яркие, полосатые зонты. А ведь говорили нам, вспоминаю назидательные слова, купайтесь осторожно и не вздумайте заплывать далеко. Течение и унесет! И ведь, точно! Меня уносит в море!
Следующие полчаса трачу на то, что все машу и машу без остановки руками и плыву отчаянно, загребая воду, к берегу. Ну, все, можно передохнуть. Так решаю. Поднимаю голову и вижу, что все мои усилия чуть ли недаром прошли. Я в море и мое место так и осталось почти без изменения. Ну, хорошо, что не снесло! Теперь из меня вылетает дурь, и я, как учили, чему научился в юности, в спортивной школе, в бассейне, работаю по полной. Гребу и гербу.
Только коснувшись ногой дна, осознал, в какую беду я мог попасть. Ну, и кто бы меня здесь спасал? Вот я дурак, так, дурак! Тьфу, ты! Даже противно за себя стало. Еще раз подумал, что тут нельзя расслабляться никак и ни когда. Все время надо ухо держать востро!
Вышел. А мужики, как сидели и пили, так и пьют. Ну, что я говорил? Подумал, кто же из них меня увидел и разглядел там, в морской дали? Они ведь расслабились. Расслабились так, как у нас, у себя дома на родине. А здесь так нельзя! И я тому яркий пример. Толи заплыв, толи испуг, который я только сейчас испытал, меня отрезвили. И я, опять усаживаясь в шезлонг, категорически отказываюсь пить.
— Нет. Спасибо. Пейте сами.
А они даже не пристают. Все, подумал, перепивают, но что я могу в этом случаи сделать? Ничего. Разве что проследить за ними и не допустить очередной глупости. И вижу, что мне теперь не интересно с ними, переключаюсь на эту нищенку.
Начинаю разговаривать и тут же понимаю, что мой английский язык по сравнению с ее языком, это язык детский. Она мало того, что все слова произносит чисто и хорошо, так еще и фразы строит классически. Интересно, откуда же у нее, этой нищенки и такой английский?
Вспомнил, как жизнь заставила меня заговорить по-английски. До этого я даже не пытался. Так, отдельные слова или вопросик мог задать. А тут, так сложилось, что мне не приходилось выбирать. Пришлось вспомнить английский язык и заговорить! Так получилось, что я остался практически один, в гостинице. И никого кругом из наших. Хоть волком кричи. А есть-то, хочется. Пробовал покушать на улице, куда, там. Я такое не ем. Какие-то сушеные рачки, рыбки и еще что-то вонючее. Потом я, правда, узнал, что это обычная пища для рикши. Да и еще в придачу печеный банан. И почему-то я не спустился в ресторан при гостинице, а снял трубку и стал, впервые за долгие годы, как-то пытаться объясниться. Бе, да бе! Позор, да и только! Я никогда и не думал, что начать самому говорить по-английски это будет для меня так сложно. Но голод не тетка! Слава Богу, на ресепшене, куда я позвонил, сообразили и прислали ко мне в номер такого же грамотея по-русски, каким я был по-английски. Вообще, встретились глухой со слепым. Но потом он первым сообразил. Сунул мне под нос меню и я, путаясь в понятиях, заказал ему чикен и что-то еще. Он склонился и, проводя линию от моего пальца к странице, где то же самое было записано на вьетнамском языке, закивал одобрительно головой. Ну, слава Богу! Спасен.
И вот теперь она сидит и все говорит и говорит. Поначалу я даже пытался ее перебивать, но потом застеснялся своего нелепого английского языка и продолжал только слушать. Она начала мне рассказывать и я так же все время, что-то понимал, чего-то не догонял, но все-таки разобрался, наконец, и вот, что я от нее узнал.
Линь, то есть весна, так я для краткости стану ее называть, была раньше невестой офицера. И все это происходило, когда из Вьетнама американцы уже вывели свои войска, оставив только несколько тысяч советников. И ее жених, продолжал служить офицером в марионеточном правительстве Южного Вьетнама. Сама она, как мне сказала, была из богатой семьи принцесс. Отец устроил ее работать к американцам, где она встретилась, потом, со своим женихом.
Потому она и знает английский так хорошо. Подумал я.
Потом все стремительно произошло. Наступление, Национальный Фронт освобождения Южного Вьетнама и вот она уже одна. Вокруг нее никого, ни родителей, ни жениха, одна. А тут стали всех разбирать. Кто и что? В конце, концов, Линь, постигла та же участь, что и тысячи других. Тех, кто остался в Южном Вьетнаме. А так как она работала на марионеточное правительство, то ей потом никогда и нигде не разрешали работать ни в школе, ни в офисе, а только все работу выполнять тяжелую. И уже потом она узнала, что все ее родственники в Америке, а она так здесь и осталась, и ее не отпустили. Теперь она, что бы себя прокормить, ходит по пляжу и продает туристам сувениры. И потом сказала, что не рада тому, что раньше была из рода принцесс. И еще сказала, что скоро умирать и она уже никакая не весна, а старая. Вот какая судьба у таких как она.
А ведь если подумать, так очень похожа ее судьба на наших, из бывших.
А потом произошло то, что опять во мне все к ней изменило. И в этом опять, усмотрел я коварство вьетнамцев.
Пока она мне все это говорила, я сидел и слушал, но потом меня отвлекли ребята. Что-то спросили. Отвернулся, потом повернул голову к ней, назад, а она, эта принцесса, сделав шаг, за мой шезлонг, присела и писает. Я невольно замер, а она голову подняла и довольно приветливо мне улыбнулась!
Ну и принцесса, подумал я! Принцесса с голой…
Уж если бы она была таковой, то я думаю, что бы она никогда себе такого унижения не позволила! Вот такие дела.
Либо я болван, либо такие принцессы встречаются в Южном Вьетнаме, в сорока километрах, южнее бывшей столицы Сайгоне, которую победители все равно так и назвали — Хо Ши Мин.
Хотя такое имя, мы теперь знаем, как имя Ленин и Сталин, оно ведь не настоящее, а псевдоним, вроде той принцессы, о которой я вам рассказал.