— Сражаясь. — Не раздумывая, ответил я.
Пояснять, про кого спрашивает старик, не было необходимости.
— При моей жизни сменилось три короля. И сейчас ушёл четвёртый. — тихо сказал магистр красных башен. — С ним не всегда было легко. Порой он не понимал очевидных вещей, а порой - упорствовал в своей глупости так, что невозможно было его переубедить. И всё же… Элдрих не был плохим человеком. Я всё ещё не уверен, что поступаю правильно. Будешь ли ты лучшим королём? И что, если всё это выйдет наружу?
Эрнхарт бросил взгляд на культистку, и та поёжилась.
Я подошёл к ней, откинул чёрный капюшон, и ласково отвёл прядь волос со лба. Забавно, но это была та же девушка, которую я спас от гвардейцев.
— Что ты скажешь? Выйдет ли это наружу? В конце концов, это зависит от таких, как ты, не так ли?
Девушка задумалась, но лишь на миг.
— Я думаю, вам не о чем волноваться, милорд. — без страха заявила она. — После штурма было много тех, кто колебался. Но больше их не осталось. Мастер Улос позаботился об этом.
— Мастер Улос? — с живым любопытством приподнял бровь Грицелиус, выйдя из своего меланхоличного оцепенения.
— Мой верный слуга и ученик. — кивнул я. — Я лично обучал его искусству смерти… Он возглавляет культ в моё отсутствие.
— Значит, ты воспитал собственного мастера смерти. В твоём возрасте впечатляющее достижение. — задумчиво протянул старик. — Знаешь, в красных башнях, да и не только у нас, магистром считается тот, кто воспитал трёх мастеров. Как много у тебя учеников, что стали мастерами?
Я на миг задумался. Под это определение подходили только двое: Улос, мой старый слуга, и Элдрих, древний король-основатель Ганатры. Глава бирюзовой гвардии не проявлял интереса к ритуалам и созданию высшей нежити: но с лёгкостью осваивал все боевые аспекты магии смерти и в чистой силе заметно превосходил Улоса. Да и поднять десяток-другой марионеток легко мог на чистой воле…
— Двое. — ответил я.
Пятёрка моих учеников из северного ветра были прилежными адептами, но до мастеров пока не доросли. Может, сказывался языковой барьер, а может то, что я проводил с ними не так много времени…
Пожалуй, надо будет заняться их образованием более плотно.
— Иногда мне становится страшно от того, в кого ты можешь превратиться лет через двадцать. — внезапно признался Грицелиус. — Но в то же время пламенное любопытство не даёт мне возможности упустить шанс понаблюдать за подобным. И ты так не ответил на мой вопрос.
— Я не буду править Палеотрой сам. — просто ответил я. — У меня нет на это времени. Мне потребуется армия и ресурсы для дальнейших планов, но в целом я буду определять только внешнеполитический курс, и периодически приезжать сюда убивать залётных морских тварей, как того требуют традиции. Так что ответ на твой вопрос зависит только от тебя самого. Я поставлю на все значимые посты тех людей, на кого ты укажешь, но и спрашивать буду с тебя за их работу.
Грицелиус некоторое время молчал, бесстрастно наблюдая, как культистка продолжает работать шваброй. А потом взмахнул рукой и поджёг всё кровавое пятно на дубовых досках пола целиком, выжигая его и заставив девушку забиться в угол.
— Это бессмысленно. Эту въевшуюся кровь не отмыть, скажи плотникам заменить доски. — бросил магистр служанке.
Что-то мне подсказывало, что он имел в виду отнюдь не только пол, когда говорил о въевшейся крови.
Культистка не осмелилась спорить и замерла, притворяясь предметом мебели.
Грицелиус тем временем сжал руку в кулак, и пепел, образовавшийся из сгоревшей крови, сжался в шар перед его лицом. Глаза верховного магистра красных башен вспыхнули огнём, из пепла родилось яркое, оранжевое пламя, сжигая его без остатка.
— Мой наставник часто говорил мне: мы есть пламя. — произнёс Эрнхарт, глядя в собственный огонь. — Мы, мастера красных башен, люди действия. Мы не колеблемся, когда надо идти до конца, мы не отступаем и не ищем обходных путей. Мы есть путеводный маяк людей, что горит так ярко, как горит наша душа. Мы есть сердце пламени людского рода, что прожигает нам путь в вечность — любой ценой. Мы можем проиграть и погаснуть, но сбежать или отступить — никогда.
Грицелиус погасил огонь и посмотрел на меня глазами, что превратились в протуберанцы ярчайшего пламени.