Фортунатовъ. Тутъ, къ сожалeнію, сейчасъ вышла маленькая непріятность. Онъ вспылилъ, потомъ разгорячился самъ и убeжалъ.
Ланинъ. А-а, ну, такъ и быть должно. Такъ и быть должно. Тутъ всегда такъ. Влюбляются, ревнуютъ, бываютъ и слезы, и исторіи. Этотъ паркъ, знаете-ли, чего не видывалъ. Не даромъ здeсь такая поэтическая сeнь. (Оглядывается). И ссориться-то мeсто выбрали будто нарочно. Передъ лицомъ Венеры-съ, такъ сказать. Помните, я вамъ говорилъ.
Ник. Ник. Хламъ старый.
Ланинъ. Не совсeмъ вeрно, дорогой. Тутъ столько народу клятвы другъ другу давало. И до дуэлей, я вамъ скажу, доходило. Прежде жили много шире, ну-съ, молодежь пріeзжала стадами, и разные окрестные помeщики, военные. Соловьи, ночи лeтнія тогда такія-жъ были, какъ теперь, и вздыхали тогда по прекрасному полу не меньше. Покойная жена очень любила это мeсто. Она говорила, что здeсь хорошая заря, вотъ какъ сейчасъ, и хорошъ прудъ – замeчаете тамъ розовое отраженье? Ну, и на надписи взгляните.
Фортунатовъ. Сердце… Позвольте, – еще это интересно.
Марья Ал. Тутъ надпись: «J’étais né pour l’amour impossible».
Ланинъ. Видите, что угодно. «Былъ рожденъ для невозможной любви», а, конечно, не встрeтилъ взаимности какой-нибудь Полины или Eudoxie.
Марья Ал. J’étais né pour l’amour impossible.
Ланинъ. Да, а въ этомъ пруду, говорятъ… барышня одна утопилась.
Наташа. Дeдушка, правда?
Ланинъ. Такъ говорили. Какая-то Pélagie.
Наташа. Pélagie!
Ланинъ. Такъ, вeдь, это когда было! А можетъ, и вовсе не было.
Наташа. Не пойду теперь сюда вечеромъ… бр-р… Никогда. Вдругъ представится.
Ланинъ. Ну, что тамъ. Мертвые спятъ мирно. Спятъ мирно.
(Нeкоторое время всe молчатъ. Краснeетъ закатъ; далеко, на болотe, аукаетъ выпь).
Ланинъ. Вотъ, пришелъ старый, и нагналъ уныніе. (Въ ведерцe лещъ начинаетъ плескаться). Это что за звeрь?
Фортунатовъ. Мнe посчастливилось, Александръ Петровичъ, поймать этотъ экземпляръ на удочку. Позвольте преподнести его вамъ.
Ланинъ. Спасибо благодарю. Экого выудили!
Ник. Ник. У профессора клюетъ, не переставая. Онъ только не умeетъ подсeкать, у него часто соскакиваетъ.
Ланинъ. А-а, это не модель, это надо вамъ показать. Вы, конечно, этимъ не занимались, а тутъ надо сноровку.
Фортунатовъ. Я былъ бы крайне благодаренъ, если бы вы…
Ланинъ. Могу показать, могу.
Ник. Ник. Да мы, вeдь, и удочки тамъ оставили. На вашей, профессоръ, навeрно сидитъ какой-нибудь гигантъ.
Ксенія. Папа, только, вeдь, они скоро должны eхать. (Вынимаетъ часы). Восемь!
Ланинъ (спускаясь). Я покажу маленькій карамболь… Карамболь съ карасемъ.
Наташа. Дeдушка сталъ гораздо слабeе. Вотъ онъ и остритъ, а не тотъ, что былъ въ прошломъ году.
Марья Ал. Сколько лeтъ вашему дeдушкe, Наташа?
Наташа. Шестьдесятъ.
Ксенія. Онъ, навeрно, возвращался сейчасъ съ маминой могилы. Онъ часто туда ходитъ. И тогда у него бываетъ… такой особенный видъ.
Марья Ал. Онъ ея не забылъ.
Ксенія. Мама умерла лeтъ двeнадцать назадъ. Она похоронена около церкви на кладбищe. Онъ поставилъ на могилe бeлый памятникъ, изъ итальянскаго мрамора. Тамъ всегда цвeты. Когда солнце садится, тамъ прекрасно бываетъ.
Наташа. Когда бабушка умерла, онъ чуть съ собой не покончилъ. Почему онъ не умеръ? По моему, если любишь, надо умирать.
Ксенія. Почему же непремeнно умирать? Человeкъ не долженъ этого дeлать. Онъ долженъ вынести свое горе.
Наташа. Ну, я знаю, ты у насъ святая.
Марья Ал. Если онъ такъ страдалъ, значитъ нашелъ человeка, который былъ для него всeмъ.
Наташа. Будто это трудно! Полюбите – онъ и станетъ всeмъ. Правда, Ксенія?
Ксенія. Конечно.
Марья Ал. Милая Наташа, вы мнe очень нравитесь. Въ васъ есть такой хорошій огонь… да, вы все берете съ плеча, мнe это ужасно, ужасно нравится. Вы говорите – люблю – и все тутъ. Можно васъ обнять? Мнe хотeлось бы васъ поласкать.
Наташа. Что-жъ, ласкайте.
(Марья Ал. обнимаетъ ее и цeлуетъ).
Марья Ал. Мнe хотeлось бы, чтобы вы не были такъ холодны, чтобы и меня вы хоть крошечку полюбили.
Наташа (смeясь). Вамъ нравится, чтобы васъ любили. Вы всeхъ ласкаете.
Марья Ал. Ничего не ласкаю. Такъ… – я люблю похохотать, дурить, выкидывать разныя штуки. Да это пустое. А чего мнe хочется? Вотъ я живу съ Фортунатовымъ, онъ такой отличный человeкъ, нeжный, добрый. Только не герой онъ мой. Я не вижу героя, его нeтъ, нeтъ – куда это пропали герои? Вотъ стоитъ Венера, она знала это, развe ее спросить?