***
Всё-таки иногда толпа может быть тихой. Вот перед домом Михалыча, который на самом деле жил за Машиным, то есть Иркиным забором, собралась именно такая. Люди стояли на дороге перед распахнутой, даже как-то покосившейся на петлях калиткой, тянули шеи, чтобы рассмотреть подробности творящегося внутри, но не шумели. Дети – а было их довольно много и все с велосипедами – испуганно-любопытной стайкой кучковались чуть в стороне от взрослых. Женщины, как одна, прикрывали рты, кто концом платка, кто ладонью. Мужики матерились растерянным шепотом, переговаривались негромко и всё больше непонятно.
– А?
– Да … настоящий! Это ж надо так … ! Ох, мужик.
– Ну, … !
– А то!
– Эх ма!
Ну или что-то вроде.
Ожидание затягивалось.
Наконец, во дворе, скрытом высоким штакетником и зарослями с круглыми жёлтыми цветами, зародилось движение. Народ расступился по обе стороны от калитки, пропуская двух крепких парней и носилки, болтавшиеся между ними. Ребята были явно местными, деревенскими, носилки брезентовыми и сильно потертыми. А на них, под клетчатым байковым одеялом, лежал совершенно неузнаваемый Михалыч. Так сразу и не поймёшь, что он, но просто никого другого на его месте быть и не могло. Рядом семенила тётенька в синей скоропомощенской форме и пластиковым пакетом в высоко поднятой руке. Из пакета в Михалыча текло что-то прозрачное.
– Живой, – вынес вердикт заросший по самые глаза мужик, стоявший рядом с Машей.
– Помрёт, – напророчила женщина, прижимающая к губам вафельное полотенчико с многозначительной прожженной дырой.
– Дура, – беззлобно отозвался шерстистый.
– А пить меньше надо! – повысила голос «сердобольная», кажется, собираясь всласть поскандалить.
Толпа зароптала.
– Да тише вы, человек всё-таки, – одёрнул кто-то, Марией неопознанный.
Люди мгновенно притихли, горестно наблюдая, как носилки, Михалыча и пластиковый пакет грузят в серую запылённую карету Скорой помощи. Дверцы лязгнули сердито, захлопнулись, как крепостные ворота и машина, натужно взревев двигателем, выпустив на прощание клуб черного дыма, поскакала по ухабистой дороге.
Народ подался к парням, которые помогали тащить носилки.
– Ну чего? Ну как? Случилось-то чё? Ой, мамочка!
Один юноша злобно сплюнул в пыль, хлопнул себя по коленке вылинявшей бейсболкой, расправляя её, натянул кепку на голову и, зыркнув цыганским глазом, куда-то пошёл. Второй остался, деловито и, кажется, нарочито медленно раскуривая сигарету.
– Траванулся, – сообщил он, наконец, торжественно, но не спеша, тряся уже погасшей спичкой. – Врачиха сказала «беленькой», то бишь водкой и траванулся. Да там рядом с ним бутылка валялась, на полу лужа. А потом Михалыча-то по башке приложили. А, может, до того. Сильно. Кровищи – море. Вот прям по сих пор, – парень чиркнул себя ребром ладони по щиколотке. – Врачиха сказала: «Может и не довезём». О как. Уморили Михалыча ни за что. А какой мужик был!
Кто-то из женщин тихонько, будто пробуя голос, завыл.
– Вот так нам и всем пропасть, – буркнул заросший крестьянин. – Травят водкой, как тараканов каких, капиталисты проклятые, а потом по башке!
– А пить меньше надо! – встряла всё та же, с полотенчиком.
– Да как тут не пить? Тут сам помрёшь, если не подлечиться в своё время. Нервам поправка нужна.
– Какие у вас нервы, ну какие?!
– Все беды через вас, баб, да буржуев зажравшихся!
Голоса становились всё выше, тон склочнее. К диспутантам присоединялись всё новые, толпа явно разделилась на две примерно равные половины. Маша решила, что пора выбираться.
– Чего ты говоришь-то? Чего городишь, коль не знаешь?! – над людским, набирающим экспрессию рокотом взвился тонкий, явно женский крик.
Люди подались, будто освобождая место для драки, только пока не очень понятно для кого и с кем – на пустом пятачке осталась стоять, руки в боки, продавщица Оксана, но теперь не нежная, не бело-розовая, а почти багровая от гнева, даже лоб у неё покраснел лихорадочно.
– Это ты хочешь сказать, что я или, может, папка мой вас травит? – Набрав воздуха для нового вопля, рявкнула Оксана. – Или чё? Все знают, только у нас Михалыч водяру-то и брал, потому как в долг, под запись! Как пенсию получит, так и плотит! А в дальнем магазине ему уж давно не давали, с Нового года, считай. Все знают, что там куркули и жмоты. Или не так?
Толпа её поддержала, но не слишком охотно. Видимо, скандала людям хотелось, а вот связываться с «куркулями» и «жмотами» не очень.
– Вот и я говорю – так! – напирала продавщица. – А все знают, что у нас товар только самый наилучший, проверенный. Ты ж сам, Сенька, каждый божий день заруливаешь! Или обратно не так?