Передано по спецсвязи ВЧ 5 августа 1941 года в 09.05.
Похороны красноармейца прошли торжественно. Приехал даже второй секретарь обкома партии, с петлицами полкового комиссара. Ему наш политрук, с облегчением, предоставил право сказать речь. Речь была политически правильна, но гладкая какая-то. Я заметил несколько вопросительных взглядов, и ясно осознал, что с этими людьми мне придётся идти в бой. Я надел, снятую было фуражку, и повернулся лицом к бойцам:
— Товарищ полковой комиссар правильно всё сказал. Но, сейчас мы хороним своего товарища, который первым пал в борьбе с врагом. И перед его гробом, я хочу принести клятву, нашего батальона. Мы, Полесский отдельный батальон, клянемся! Клянемся в том, что отомстим врагу за смерть нашего товарища!
— Клянемся… — эхо прозвучало негромко, но весомо.
— Клянемся, что пока есть у нас хоть капля крови в жилах, то будем бить врага!
— Клянемся.
— Клянемся, что не сложим оружия, пока не загоним врага в его логово, и там добьём!
— Клянемся!
Треск нестройного залпа, заглушил стук падаемой на крышку гроба комьев земли, и разогнал любопытных ворон. Черная туча, хрипло ругаясь, поднялась в небо, и кто-то из бойцов грустно пошутил:
— Этих ворон мы прогнали, а сколько их ещё налетит…
Я повернулся, и подойдя к красноармейцу, посмотрел в его глаза. В глазах, уже пожившего на свете мужика, стояли слёзы. Я положил руку на его плечо, и проглотив комок в горле, почти прошептал:
— Пускай летят, нам проще целиться будет…
Ященко действительно повзрослел. Когда Абрамзон на ужине разлил по кружкам водку, выпил свои сто грамм, и промолчал. Промолчал и я, но потом сделал замечание сержанту за инициативу. Тот только молча пожал плечами.
А со следующего дня я загонял бойцов на стрельбище, патроны, слава Абрамзону, у нас были. Получил я и приказ о назначении военным комендантом. Приказ номер один, о введении в городе осадного положения я написал сам, а его размножение и расклейку, сплавил на незаменимого зампотылу. Товарищу политруку, на пару с командирами рот, было поручено составить график военных патрулей, а товарищу старшему сержанту — почетное задание.
— Эстер Шлемовна. Нам нужно постараться предусмотреть всё. Поэтому вам придётся оборудовать ещё один санпункт в городе.
— Ну у нас же дежурит медработник, у моста? — немного растерянно спросила Коробочко.
— Я знаю, но сейчас нужно оборудовать санпропускной пункт у въезда на площадь. Бои ведутся уже недалеко от города, и возможно резкое увеличение больных и раненых. Прошу вас обдумать, что вам надо, и…
— Опять бедному, старому еврею доставать луну с неба, — закончил мой монолог сержант.
Гордо задрав свой носик, Коробочко попросила у меня разрешения удалиться, и проигнорировав каптернармуса, покинула нас. Проводив её взглядом, товарищ сержант, положил мне на стол листок бумаги:
— Подпишите, товарищ капитан.
— А это что? — окунув перо в чернильницу, спросил я, читать было неохота.
— Заявка на получение двадцати литров спирта, — грустно ответил Моисей Авраамович, — Я же на склад кладовщика назначил. А этот, красноармеец Сердюк, у-у-у хохляцкая личность, теперь сказал, что спирт выдавать без вашей подписи не будет.
— Ну, товарищ Сердюк порядок знает. А, собственно говоря, зачем столько? Насколько я помню гектограф, спирт там совсем не используется?
— То-о-оварищ капитан, — протянул Абрамзон, сожалеючи посмотрев на меня, — Вы совсем как младший политрук заговорили. Ну, он-то ещё молодой, ему простительно. Вы же знаете, что в городе уже нет типографии, и тем более, нет бумаги. А вы приказ требуете напечатать, да ещё сотню экземпляров. А сегодня, между прочим, суббота…