Лакей и конюх охотно согласились с тем, что забота о ребёнке — дело женское, и старались реже бывать на кухне, радуясь, что их маленький мучитель занят и не досаждает им. Но Дингер, умом не превосходивший своего десятилетнего господина, объявил ему войну. Распускать руки он больше не решался, но его шутки и замечания в адрес Конрада временами бывали настолько грубыми, что Ферраре приходилось его одёргивать. В отместку Конрад прятал вещи австрийца, рассыпал его табак и однажды выбросил его трубку в окно.
Помня, как прежде маленький Норденфельд любил своего слугу, Феррара не думал о том, что всё это может плохо окончиться. Он не знал, какая тоска гложет его воспитанника. Конрад скучал по Моравии и жалел, что не согласился вернуться домой. Он сердился на себя, вспоминая, как беспокоился, что барон повесит Дингера. Вот уж о чём не стоило волноваться! Вероятно, проклятый австриец отделался бы очередной поркой, следы которой давно бы уже зажили на его плебейской шкуре. С каждым днём Конрад ненавидел его всё сильнее.
Когда Феррары не было дома, Дингер заглядывал в комнату мальчика и поддразнивал его: "Что, ваша светлость, скучаете? Спустились бы на кухню да почистили рыбу. А может вам приятнее выносить помои? Вы бы подмели у меня в комнате, ваша светлость. Я за это оставлю вам объедки от ужина".
Конрад стыдился рассказывать о том, как Дингер унижает его, а Ферраре было некогда разбирать дрязги своих немецких гостей. Безнаказанность сделала Дингера ещё более наглым и злобным, чем он был прежде. Конраду не верилось, что именно этот слуга помогал ему, делился с ним пищей, заботился о нём в пути. Между тем перемена, происшедшая с Дингером, имела вполне заурядную причину. То, что Конрад принимал за любовь и заботу, было всего лишь страхом плебея перед своими хозяевами, которым он пытался услужить. Вместе со страхом исчезла и любовь. Дингер злорадствовал. Печальную судьбу, постигшую его господ, он считал заслуженным возмездием.
Наконец Ферраре пришлось вмешаться в "немецкие распри". Из-за вынужденного безделья его гости точно взбесились. Дурень Дингер не придумал ничего лучшего, как плюнуть на мальчишку, когда тот спускался по лестнице на кухню. Конрад стерпел это издевательство, промолчал. Слуга промахнулся, так что ругаться с ним повода не было.
Тем же вечером перед ужином, пока кухарка накрывала на стол, Феррара беседовал с Дингером. Конрад крутился тут же, мешая взрослым. Феррара хотел сделать ему замечание, но отвлёкся на что-то, упустив мальчика из виду. В этот момент Конрад схватил со стола подсвечник и ударил Дингера сзади по голове. Череп у австрийца оказался крепким — выдержал, но кровь потекла ручьём. Феррара был вне себя. У него руки чесались отлупить маленького негодяя. Конрад не пытался ни убежать, ни спрятаться. Он стоял поодаль, прислонившись к стене. Взглянув в его потемневшие от ненависти глаза, ювелир не решился сказать ему ни слова. С помощью кухарки он сделал Дингеру перевязку и уложил его в постель. Рана была довольно серьёзной.
Узнав причину дикой выходки Конрада, Феррара не стал его наказывать. Дингер получил по заслугам. В качестве доверенного слуги он не годился с самого начала. Охранник из него вышел недобросовестный и ненадёжный. Дальнейшую его участь Феррара решил быстро и без колебаний. После выздоровления Дингера ожидало путешествие в Левант на шняве "Вереск", знакомство с плетью боцмана, вонючий кубрик и много новой работы, не дающей возможности скучать и дурить. Пока же австриец лежал в своей комнате, изображая смертельно раненного, обиженного людской жестокостью страдальца. Кухарка ухаживала за ним. Лакей и конюх сочувствовали ему и ежедневно справлялись о его здоровье.
В один из самых тяжёлых дней зимы 1675 года Феррара просматривал свои старые записи, раздумывая, как заставить пана Мирослава выполнить условия договора. Из-за военных действий почта ходила плохо, но не настолько, чтобы все письма, отправленные в Прагу и Хелльштайн с разрывом в несколько недель, могли пропасть в дороге. Феррара чувствовал, что его высокородный компаньон утратил интерес к их общему предприятию. Мирослав ничем не рисковал, нарушая договор. Он понимал, что его главный пособник не явится в Моравию, чтобы уличить его в похищении наследника Норденфельда. Для венецианского авантюриста, живущего в Голландии, моравский аристократ был недосягаем. Иначе дело обстояло с Конрадом, который рано или поздно мог возвратиться на родину и рассказать о своих приключениях.