У Феррары был такой вид, словно во время бала ему сообщили, что его дом сгорел и с праздника ему предстоит вернуться на пепелище. Старик невнятно бормотал: "Подождите! Подождите!" От него несло перегаром. Дингер схватил его за шиворот, оттащил и ударил по лицу. Старик захныкал, пуская кровавую слюну. Почудилось Конраду или он действительно произнёс по-чешски: "Не бейте меня!"?
Захлопнув дверцу, Дингер вскочил на запятки. Под свист и щёлканье кнута лошади сорвались с места. Старик, отвратительно ругаясь, погнался за каретой.
— Колдун! Чернокнижник! — кричал он. — Бог покарает тебя!
Вскоре он отстал. Феррара сидел неподвижно, глядя в окно. В полумраке экипажа его лицо казалось неживым. Конрад подавлено молчал. Впервые со времени отъезда из Моравии он ощутил себя проклятым и отверженным.
— Я считал, что он давно умер, — сказал венецианец. — Этот человек — ваш бывший соотечественник. Его имя — Вацлав Шлик. Он хорошо знал владельца Хелльштайна. Они оба были моими друзьями, я доверял им, но Шлик не заслуживал доверия. То, что с ним произошло, нисколько не удивляет меня. После смерти родителей он промотал всё своё состояние и попал в тюрьму. Почти десять лет о нём ничего не было слышно. Я бы не узнал его, если бы он не кинулся на нас. Поверите ли, что ему сейчас должно быть около тридцати пяти?
— Да, выглядит он ужасно, — Конрад брезгливо поморщился, силясь прогнать образ мерзкого бродяги. — Неужели он из благородной семьи?
— К сожалению, именно так. Будь он простолюдином, я бы не беспокоился, но в Амстердаме у него есть родственники.
— Чем он опасен для нас?
— Прежде всего тем, что ему известно обо мне, — Феррара понизил голос до едва различимого шёпота, хотя ни форейтор, ни Дингер не могли слышать их разговор. — Вацлав Шлик был моим учеником в магии, так же как и пан Мирослав.
— Пан Мирослав?!
— Да, дитя. Владелец Хелльштайна в своё время побывал в Амстердаме и натворил здесь бед. Женитьба на вдове лейтенанта ван Бёйтенхауса была только одной из его многочисленных глупостей…
Конрад усмехнулся.
— Могу представить, как вы разочаровались в своих учениках. Наверное, они платили вам за науку не лучше, чем Мирослав — за моё содержание. Понятно, почему вы не желаете тратить время на то, чтобы хоть чему-то меня научить. К примеру, писать по-голландски. Читать я умею. Не уверен, что правильно, но всё же…
— Дело не в плате за ваше содержание, — попытался оправдаться Феррара, услышав в словах мальчика упрёк своего покровителя. — Просто в последнее время у меня было слишком много забот о хлебе насущном. Думаю, что теперь я смогу уделить вам больше внимания.
— У меня никогда не было настоящего учителя. В Норденфельде библиотекарь учил нас с братом письму, чтению и счёту. Иногда он рассказывал нам о других странах, но, по-моему, кое-что путал или выдумывал. Мне больше нравилось слушать Лендерта. Он, по крайней мере, говорил только о том, что видел сам.
— Согласитесь, ваша светлость, что вы повидали немало, путешествуя со мной. Ни в одном из европейских университетов вы бы не получили тех знаний, которыми обладаете сейчас. И разве не моя заслуга в том, что вы в достаточно короткий срок научились свободно изъясняться и читать на голландском языке?
— Разумеется, но мне бы хотелось писать на нём не хуже, чем на немецком. Не могу же я оставаться малограмотным, как ваш форейтор!
— Однако некоторые из ваших высокородных соотечественников, приехав в Голландию, с презрением отказываются не только писать, но и говорить на языке этой страны, предпочитая общаться с её уроженцами через переводчиков, потому что, видите ли, чешская культура и письменность значительно древнее и благороднее голландской.
— Мой родной язык — немецкий. По-чешски я говорил со своим слугой Микулашем да и то лишь тогда, когда барон фон Норденфельд не мог нас слышать. Представляю, как бы он возмутился!
По правой стороне улицы из белой вьюжной пелены выступили очертания трёхэтажного дома. Над входом виднелась дата постройки — 1601 год. Под окнами трое мальчиков лет по четырнадцать — пятнадцать играли в снежки. Увидев карету, они посторонились, с любопытством разглядывая её. Самый рослый подошёл ближе, стараясь заглянуть в окошко, прикрытое занавесками.
Экипажи на улицах Амстердама появлялись куда реже, чем лодки на его многочисленных каналах.