Недели через две Вацлав Шлик объявился вновь. На этот раз он пришёл прямо к дому Феррары и начал орать под окнами, требуя денег и угрожая рассказать всем о колдовских ритуалах, которые венецианец проводил у себя в погребе десять лет назад.
Феррара в чёрном домашнем костюме спустился во двор и подозвал Шлика к калитке. Они долго беседовали, стоя по разные стороны ограды.
Бродяга ушёл, довольно посмеиваясь и напевая по-чешски. У Конрада заныло в груди. Эту песенку он когда-то слышал от своих моравских слуг.
— Теперь эта скотина будет таскаться сюда каждый день, — недовольно сказал он, встретив ювелира на лестнице. — Я бы ни за что не стал давать ему деньги.
— А я и не дал. — Феррара обезоруживающе улыбнулся. — Лишних денег у меня нет. Я не так богат, чтобы раздавать милостыню, но у меня есть друзья, которые могут кое-что сделать для этого несчастного. Дитя, надо быть добрее и по мере сил помогать ближним в их бедах. Я обещал помочь Шлику обрести подходящее жильё и все блага, которые он заслужил.
Конрад удивлённо фыркнул, услышав свои собственные ханжеские интонации. Именно так он когда-то сообщил Ферраре, что всегда молится перед сном, чтобы под покровом ночи не стать добычей дьявола.
— По-моему, единственное, чего он заслужил, это большого пинка.
— Что вы, ваша светлость! Разве можно быть таким непримиримым к беднякам? Шлик вёл себя непристойно, но мне всё-таки удалось поладить с ним. Я никогда не обманывал его, поэтому у него нет причин для недоверия.
Вечером Феррара позвал к себе Дингера. Через некоторое время австриец вышел от хозяина и спустился по лестнице, весело насвистывая и позванивая монетами в новеньком бархатном кошельке.
Конрад сидел на кухне. В окно ему было видно, как слуга бодро шагал через двор к конюшне.
Несколькими часами позже в своей комнате, готовясь лечь, Конрад разделся, погасил свечу и, сам не зная зачем, выглянул на улицу, словно какая-то сила потянула его к окну. Ему показалось, что мимо дома прошёл Дингер. В лунном свете было трудно разглядеть одинокого прохожего. Конрад решил, что ошибся. Австриец никогда не отлучался из дому в одиночку, тем более, в такое позднее время.
Утром, сразу после завтрака Феррара выехал в город. Конрад и Дингер были с ним. Проезжая по набережной, они увидели Шлика. Он неподвижно лежал навзничь под стеной соседнего дома. Конрад решил, что он пьян и крепко спит, но тут раздался хриплый голос Дингера:
— Вот так дела! А попрошайка, кажется, помер!
Феррара выглянул в окошко кареты.
— Не думаю. Скорее всего, выпил лишнего.
Дингер спрыгнул с запяток, быстро приблизился к Шлику, постоял над ним, брезгливо рассматривая его, и бросился догонять карету. Лошади бежали лёгкой трусцой. Запрыгнув на ходу на своё место, австриец тяжело перевёл дыхание и сообщил:
— Радуйтесь, господа, он сдох. Кто-то проломил ему череп. Мух и муравьёв вокруг орава, а крови почти нет. Аккуратная работа.
— Бедняга, — вздохнул Феррара. — Я подозревал, что он умрёт не своей смертью. Его родители боялись того же, поэтому так настаивали на его женитьбе. К сожалению, обручальное кольцо далеко не каждого удерживает от распутной жизни…
Глава 17
"Вереск"
…Та же мысль мелькала у Гертруды фон Адельбург на балу, устроенном владельцем Хелльштайна, недавно возвратившимся из Вены с молодой женой — белокурой и хрупкой, как водяная лилия, наследницей старинного австрийского рода. Предчувствуя скорую беременность, графиня стремилась насладиться всеми радостями беззаботной жизни. Пан Мирослав потакал любым её прихотям. Траур по Августе-Венцеславе фон Норденфельд был забыт. Воспоминания о покойной голландской жене и пасынке, ожидающем в Амстердаме вестей от высокородного отчима, сожжены вместе с письмами из Голландии, среди которых были и назойливые послания Феррары.
Война, охватившая пол-Европы, никак не отразилась на жизни пана Мирослава, кроме того что он стал ещё богаче, торгуя оружием. Его гости восхищались красотой графини, пышностью праздничных увеселений и тайком зевали, ожидая подходящего случая, чтобы уехать домой.
Гертруда скучала. Тень дуры Маргит, в своё время едва не выплакавшей глаза по её первому мужу, казалось, скользила за ней повсюду, глядя ей в душу с невыразимой скорбью. Конрад фон Адельбург флиртовал со всеми дамами, которые позволяли ему это, а таких на празднике было достаточно, чтобы вывести его жену из терпения. Чего, впрочем, он и добивался.