Конрад вспоминал события последних четырёх лет. Он совсем не жалел о своём побеге. Его жизнь расцветили такие приключения, о каких он не мечтал в Норденфельде. Морская болезнь, разумеется, не украшала его нынешнее существование, но он надеялся, что скоро привыкнет к морю. Иногда ему становилось лучше, и он пересматривал и подправлял рисунки, сделанные в Атлантике. Несмотря на постоянную тошноту, ему хотелось есть. Альфред Хооге облегчил его страдания, поделившись с ним своими дорожными запасами орехов и галет. Щедрость владельца фрахта позволила Конраду сохранить остаток сил. Орехи он колол прямо на полу и не особенно старался убирать за собой. Феррара сердился, наступая на раскиданные по всей каюте скорлупки.
Однажды, задремав среди дня, Конрад в испуге проснулся, разбуженный тихим голосом: "Вот и берег. Скоро Дингер умрёт".
Мальчик не шелохнулся, но сердце у него бешено заколотилось, словно он только что избежал грозной опасности. Когда-то он уже слышал подобное предупреждение. После этого исчез Микулаш.
Со дня выхода в море Конрад почти не видел Дингера и не имел возможности поговорить с ним. Австриец был слишком стар, чтобы учиться морскому делу. Его определили под начало судового кока и давали ему разные мелкие поручения, с которыми он, видимо, справлялся, так как ни разу не подвергся наказанию. Конрад давно уже не сердился на Дингера. Прежде они понимали друг друга и, хотя теперь отношения между ними ухудшились, он всё же любил самого непочтительного из своих слуг, напоминавшего ему о доме и отце.
Встав с постели, Конрад выглянул в низкое прямоугольное окно и увидел по-прежнему пустынное море и редеющие облака, сквозь которые проглядывало солнце. Шторм утих. Мёртвая зыбь мерно качала шняву.
Когда появился Феррара, в каюте царил неописуемый разгром: Конрад не только разбросал по всему полу ореховую скорлупу, но каким-то образом умудрился смахнуть со стола всё, что на нём стояло и лежало.
Виновник безобразия с мрачным видом сидел на постели.
— Мне нужен Дингер, — заявил он. — Я не привык обходиться без слуг.
Феррара согласился с этим.
— Соскучились, ваша светлость? Некому за вами ночной горшок выносить? — Дингер был неисправим. Он похудел и постарел, но остался всё таким же стервозным. — Что-то вы совсем сдали, — сказал он, внимательно взглянув на Конрада. — Вот уж не думал, что вы такое нежное создание. Я старик, и то притерпелся. Уж не помереть ли вы надумали, что позвали меня попрощаться?
Конрад решительно прервал его монолог:
— Обо мне не беспокойся. Подумай лучше о себе. Помнишь Микулаша? Перед тем, как он исчез, я слышал голос, который сказал мне: "Завтра Микулаша вздёрнут на дыбу". Теперь этот голос предупредил меня, что ты скоро умрёшь. Понимай, как хочешь, но мне кажется, что тебя собираются убить.
Дингер выругался.
— Будьте вы прокляты со всей вашей нечистью! Если бы не вы, я бы сейчас грелся у камина в Зенене и пил баварское пиво. Я и без вас знаю, что итальяшке не терпится избавиться от меня, но что я могу сделать, вы сами подумайте!
— Я и подумал, поэтому позвал тебя. Феррара тебе не доверяет. Он считает, что ты нас предашь. Но ведь мы с тобой можем сделать вид, что помирились…
Прежде чем австриец успел сообразить, какую гадость сказать в ответ, Конрад привстал на постели и обнял его. Вошёл Феррара. Дингер стоял спиной к двери и не видел изумления, отразившегося на лице ювелира. Зато младший Норденфельд позлорадствовал.
— Мы помирились, — весело сообщил он. — Дингер будет мне служить.
Под угрозой гибели австриец превратился в образцового слугу. Феррара не узнавал своего ленивого и дерзкого наёмника. Весь день Дингер не отходил от Конрада, угождал ему, навёл в каюте такую чистоту, какой там ещё не бывало.
Утром показался берег. Вскоре "Вереск" вошёл в небольшую тихую бухту и стал на якорь под прикрытием скалистого мыса, далеко выдающегося в море. Качка почти прекратилась. Конрад смог немного поесть. Дингер охотно присоединился к нему. Феррара запретил им выходить на палубу: с берега кого-то ожидали. От слабости Конрада клонило в сон, но слуга не дал ему подремать, решив наконец-то выговорить младшему хозяину за свою разбитую голову. Рана давно затянулась, но обида всё ещё терзала старика. Конрад сладко зевнул. Он нисколько не жалел о том, что ему под руку вовремя попался подсвечник. Слушая Дингера, он думал о собственных злоключениях, пережитых за время плавания. Многое казалось ему забавным, и он рассмеялся. Дингер обиделся не на шутку.