— После трудового дня, — договорил Пал Палыч, окончательно развеселившись, — умного человека приятно послушать. Но вот представьте — сижу я в гостинице и думаю: сколько можно возиться с этой фабрикой? Тоска смертная! Надо, думаю, позвать умного человека и попросить по-хорошему: сделайте милость, расскажите, пожалуйста, как вы воруете? Умный человек — если умный, — он мне расскажет, а за чистосердечное признание снисхождение полагается. Дальше — как суд решит, а пока пусть спит дома, дам принимает.
У застигнутого врасплох Валетного отвисла челюсть. Выходит, не про Миловидова речь?! И все его боевитые приготовления впустую? Мать честная, что делать?!
Между тем Пал Палыч достал Мишу и Машу и усадил справа и слева от себя на столе.
— Вы следите за моей мыслью, товарищ Валетный?
Куклы для Валетного — словно удар под дых.
— Я?.. Да, я… я слежу…
— Отлично. Но кого же, думаю я, позвать? И вспоминаю, что есть на фабрике начальник ОТК. Светлая голова. И я зову вас. Вы, я уверен, должны все понять. А, Илья Петрович?
— Нет, я… Я не понимаю, что я должен понять…
— Я подскажу. Мы вот втроем подскажем. Извини, Машенька, я с тебя юбочку сниму. Не стесняйся, здесь все свои, тем паче, Илья Петрович уважает честь женщины. — Пал Палыч посмотрел юбочку на свет. — Ба, сколько дырочек рядами! Что ты говоришь, Машенька? Брак? Ясно, ясно, барабан неровно тянул и зубчикам продырявил… Вот обида! А что у Миши? Брючки из «морской волны». Модные у тебя, Миша, брючки, но какие-то сбоку разводы. Как это называется? Правильно, непрокрас. Где же вас так одели, ребята? Не слышу. Неужто на здешнем комбинате? Стыд и срам! — наконец Пал Палыч обратил внимание и на Валетного: — Объясните, пожалуйста, Илья Петрович, как вы поступаете с бракованной тканью?
Тот беспомощно молчал, уставясь на Мишу с Машей.
— Товарищ Валетный, мы с детишками к вам обращаемся.
— Ко мне?.. Неисправимый брак мы вырезаем… — пролепетал Валетный. — Остатки идут в лоскут…
— Очень занимательно. Этот лоскут сортируется?
Валетный прокашлялся.
— Сортируются, — обреченно подтвердил он. — До двадцати сантиметров брака на квадратный метр считается мерный лоскут. Больше двадцати — весовой лоскут.
— Слышите, ребята? Сейчас мы во всем разберемся. Итак, мерный лоскут и весовой лоскут. Их дальнейшая судьба? Ну-ну, смелей, Илья Петрович!
— Да… сейчас… Мерный сдаем в бытовку. Весовой — во «вторсырье». Или списываем на обтирочные концы.
— Ага. Понимаешь, Машенька, в хорошем хозяйстве ничего не пропадает. Что ты говоришь? Вы слышите, Илья Петрович?
— Я?.. Нет, я…
— Она говорит, на юбочку пошел не мерный, а весовой лоскут, который вы сами списали на обтирочные концы. Это, Машенька, серьезное обвинение. Ах, у тебя есть и накладная? И у Миши тоже? Посмотрим… — Пал Палыч выдвинул ящик стола, достал накладные. — Вот видите, Илья Петрович, и свидетели налицо и вещественные доказательства. А вы человек умный.
— Я?.. — Умный человек был на грани истерики; хоть бы сколько-то, хоть сколько-то оправдаться! — Я ничего не делал, поверьте! Только подписывал брак! Я мог ошибиться! Войдите в мое положение, Пал Палыч!
— Могу предложить единственное спасательное средство — абсолютную откровенность.
— Да, я расскажу… Меня втянули. Это Миловидов виноват! Меня заставили! Миловидов и Зурин. Они нарочно гнали на перекрас, чтобы запутать учет. И в сушилке делали перекал на барабанах, если было куда пристроить брак… Я и денег-то не видел. Копейки, честное слово. Ну, рубли… Все шло через Миловидова, все расчеты, реализация — все!
— А как вывозилось то, что отрезалось от рулонов?
«И про это знают!» — ужаснулся Валетный.
— Вместе с лоскутом… — прошептал он.
Деталь ложилась точно в версию: «левые» рулоны не проходили через фабричный склад, так как лоскут отгружали прямиком из сушильного цеха.
— Так-ак. Чрезвычайно полезно поговорить с умным человеком… А что вам известно о судьбе Миловидова?
— Мне?.. — Опять все в голове кувырком. — Но… его же, говорят, Горобец кокнул? А может, Митька-киномеханик с Аленой на пару… Я ничего не знаю! Если Алена на меня наклепала — все вранье! Он приезжий, ну работали вместе, были знакомы, конечно, но больше никаких отношений… — это полезли первоначальные заготовки. Валетный сообразил, что запутался, и умолк.
Назавтра Горобца, не верившего своему счастью, освободили из-под стражи.
— Не в обиде на нас? — спросил Пал Палыч.
— Что вы! Я когда в КПЗ рассказывал, что и как, мне говорят: «Хана тебе, дядя!» Спасибо, что разобрались.
И он нерешительно двинул вперед правую руку. Знаменский охотно подал свою, стерпел крепкое до хруста пожатие.
Совсем иной человек стоял перед ним посреди кабинета. Будто даже похорошевший, хоть и небритый. Неведомо, надолго ли «иного» хватит, не до первой ли рюмки. Но сейчас он являл поистине неправдоподобное зрелище — то был радостный, довольный жизнью Горобец.
— Уезжать вам пока нельзя. Вот здесь распишитесь: подписка о невыезде до конца следствия.
Горобец поставил красивый автограф.
— И жену-то больше не бейте.
Горобец, уразумев шутку, оскалил в улыбке лошадиные зубы.
— Все, — подытожил Знаменский. — Свободны. Только признайтесь на прощанье по секрету, отчего вы так испугались обыска?
— Аппарат я начал ладить в курятнике… — потупился Горобец, — для самогону.
Тут стремительно вошел Томин, сказал Горобцу: «Погодите», — отозвал Знаменского и зашептал:
— В четверг уехала от матери в двенадцатом часу ночи. Домой вернулась только утром.
Они обменялись взглядом, Пал Палыч понял, чего ждет от него Томин, и ждет справедливо. Но спросил с некоторым усилием, так как спрашивать ему было все-таки неприятно:
— Александр Кондратьевич, вы, помнится, заявили, что у Миловидовой… кто-то есть. Это со зла? Или от кого слышали?
— Нет, не слышал. Больше, конечно, со зла.
У Томина вырвался разочарованный жест, и Горобец воспринял это как упрек.
— Нет, ну я не то чтобы нарочно ее оболгать. Мне так почудилось.
— Почему?
— Да видел ее в Лесных полянах. Поселочек такой тут в стороне, километров тридцать пять. Ехал на автобусе в подшефный совхоз. Гляжу, Алена чапает. У ней там двоюродная сестра с мужем дачу держат. Вот, думаю, баба! Только-только мужик запропал, а она уже бежит!
— Днем видели?
— С утра. Дня за три, что ли, до того, как меня забрали.
— А если она искала мужа — по родственникам, знакомым?
— Да ведь как шла-то, как шла! Невозможно смотреть!
Нехитрый этот аргумент произвел, однако, должное впечатление. Горобца отпустили, а Томин со Знаменским сели и подумали.
Первый пункт намеченного ими плана Томин осуществил, когда привел в горотдел Миловидову.
— Александр Николаич, голубчик, что мне хочет сказать Пал Палыч? — выпытывала она. — Так сердце колотится…
— Не знаю, Алена Дмитриевна, Пал Палыч — человек-загадка, — отделывался Томин. — Простите, ваш муж не был ревнив?
— Я не давала повода.
— Похвально. А киномеханик уволился? Или в отпуск уехал?
— Заболел у него кто-то. Почему вы спрашиваете?
— Тайна следствия, — значительно изрек Томин. А спрашивал просто так почти — чтобы избавиться от ее вопросов.
Вошел Знаменский, нейтрально поздоровался.
— Передаю вас в надежные руки, — бодро сказал Томин. — Паша, я отбыл на разведку.
Разведка стояла вторым пунктом, и целью ее было посещение Лесных полян. Через несколько минут милицейский «козлик» резво катил по подсохшей и уже пылившей дороге через мост, мимо «как за границей» — на шоссе.
Тем временем Пал Палыч разговаривал с Миловидовой, и не просто разговаривал — на столе был раскрыт протокол допроса.