— Прости, — сказал я. — Но ты уверен, что очухаешься?
— Уверен? Не имею ни малейшего представления.
Я предложил ему чашку растворимого кофе, но при одном упоминании о нем он замахал руками.
— Мне правда жаль, — сказал я, — но мне нужно идти.
На секунду я задержал дыхание.
— Но если тебе действительно что-нибудь понадобится днем, позвони, и я заскочу во время ланча.
Он нахмурился, впрочем не слишком сурово. Комната постепенно наливалась красным светом.
— Купить лекарства или еще что-нибудь? — добавил я.
— Очень мило с твоей стороны, — произнес Грегори.
Я люблю, когда он болеет. Вы только посмотрите, какое обращение. Его наружность — впечатляющее свидетельство крепкого здоровья, красоты и гармоничности — уходит куда-то на задний план, и в чертах его проступает иное, тоскливое, бледное, слабое, инцестуозное, декадентское, беспомощное существо, похожее на инопланетянина в атмосфере чужой планеты. Моя же внешность внезапно кажется чувствительной и непробиваемой. Из спотыкающегося, ощипанного ястреба я превращаюсь в задорного и неуступчивого воробья с прыткими короткими ногами, плотно сбитым корпусом и отнюдь не дурацким лицом. Я не только чувствую себя лучше, я чувствую себя красивым — и конечно, преисполненным невероятной уверенности в том, что иногда он по-прежнему любит меня, что я не утратил тесной связи с семьей, что есть еще на земле люди, которым небезразлична моя жизнь и которые не хотят видеть меня бездомным бродягой.
Так или иначе, я веду себя с ним достаточно вызывающе, отчасти из-за действительно приподнятого настроения. Отчего нам так нравится видеть любимых людей в минуты болезни и слабости? В тот день, прохладный, как раз по моему вкусу, я не стал звонить Грегори с работы, вместо этого я позвонил Урсуле и попросил ее перезвонить ему. (Кстати, Урсула, кажется, в порядке, не считая того, что каждое второе сказанное ею слово тут же вылетает у нее из головы. Нет, надо с ней серьезно поговорить или поговорить с кем-нибудь о ней.) Джен в тот день не было, и я с трудом сдерживал нетерпеливое желание как можно скорее выбраться из конторы и вернуться домой. К тому же Джона Хейна нигде было не видать, а вечно сующего свой нос в чужие дела Уорка отвезли в стоматологическую клинику (чуть ли не на носилках) из-за какого-то совершенно ужасного и загадочного состояния полости его рта, так что я без особых помех нервно, но с важным видом выскользнул с работы в пять.
Войдя в квартиру и сняв пальто, я принялся приводить в порядок волосы, когда с лестницы послышался жалобный голос Грегори:
— Терри… это ты?
— Само собой.
— Поднимись наверх, — простонал он.
Я ожидал увидеть его драматически распростертым на постели или тянущимся за последней, жизненно необходимой таблеткой, но он сидел, забавно раскинувшись в своем так называемом шезлонге, сложив руки на кружевном пидорском кафтанчике, с видом, как принято выражаться, глубоко озабоченного собой человека. Вечерний воздух был прозрачным, как стекло, и множество самолетов стремительно мчались по пустынному небу.
— Привет, — сказал я, — как ты? Как провел день?
— Какой день? — спросил Грегори.
— Что, так плохо?
— Чудовищно. Утро кажется далеким, как детство. И такая слабость, что невозможно хоть чем-то заняться, чтобы скоротать время. Поэтому время словно застыло.
Ободренный его хорошо отрепетированными жалобами, я едва не выронил сумку, когда Грегори с просительными нотками произнес:
— Побудь сегодня вечером здесь, Терри, повесели меня. Ну скажи же что-нибудь. Ты не представляешь, какая у меня депрессия. Ну, например, расскажи про свой рабочий день. Как там все было? Но прежде налей себе выпить и садись поудобнее. Расскажи мне про свой день с того самого момента, как ты вышел за дверь, до того, как снова в нее вошел. Именно. Итак, ты вышел за дверь. Что случилось дальше? Боже, мне уже лучше. Расскажи…
И я рассказал ему, как провел день, следуя своей обычной политике — представлять все в чуть более унизительном и бесперспективном свете, чем то есть на самом деле (чтобы звучало ироничнее и не обескуражило его относительно его собственной работы, которая кажется действительно ужасной, несмотря на пугающие намеки Грега, что он может в любой момент унаследовать все предприятие), описывая свои маленькие слабости, приподнимая покровы над этой стороной своей жизни для его скользящего и лишь наполовину заинтересованного взгляда, приоткрывая свои пошлые злоключения, чтобы хоть на час развлечь больного принца. Потом мы сыграли партию в трик-трак (я выиграл два фунта сорок шиллингов, но он все равно никогда не отдает, и я особо не возникаю), съели кебабы, за которыми я сходил (угощение за мой счет), посмотрели телевизор, поболтали.