Затем суд стал выяснять, что происходило на вечеринке, предшествовавшей той поездке в машине. Одна дама родом из Вены в конце войны пригласила к себе человек тридцать гостей. Квартира была скромная и обставлена без всяких претензий, гости пили, танцевали. Но жильцы из квартиры этажом ниже, по каким-то причинам враждебно настроенные к даме из Вены, вызвали полицию. Пить и веселиться во время войны считалось неприличным, и полиция подвергла всех гостей строгой проверке. Лица призывного возраста, даже имевшие броню, либо признанные ранее непригодными к строевой службе, если только у лих не нашлось влиятельных друзей, были отправлены на фронт.
Так как хозяйка дома, устроившая вечеринку, была близка к депутатам левых оппозиционных партий, власти постарались по мере сил раздуть эту историю. Вполне невинные танцы мгновенно превратились в непристойную, разнузданную оргию, из уст в уста передавались живописные подробности о творившихся там безобразиях. Дама была выслана из Баварии. У нее был ребенок от одного весьма почтенного человека, умершего два года тому назад. Теперь родственники этого человека пытались лишить ее, как морально неблагонадежную, права опеки над ребенком. Мюнхенские обыватели с плотоядной улыбкой без устали смаковали пикантные подробности вечеринки. Они с негодованием, но при этом весьма увлеченно и входя во все подробности, обменивались впечатлениями о моральном падении «чужаков», — этим словом в Мюнхене называли всех, кто своим внешним видом, образом жизни или талантом не укладывался в филистерские мерки.
Признает ли доктор Крюгер, что он и его дама принимали участие в той сомнительной вечеринке на Виденмайерштрассе? Да, признает. С помощью замысловатых аргументов обвинение силилось доказать, что непристойная атмосфера, царившая на том вечере, делает вдвойне правдоподобным факт, о котором под присягой рассказал на суде шофер, иными словами подтверждает то, что доктор Крюгер поднялся вместе со своей дамой в ее квартиру. Прокурор потребовал в дальнейшем вести заседание при закрытых дверях ввиду опасности, которой подвергается общественная нравственность. Доктору Гейеру, правда, удалось парировать этот выпад, прежде всего благодаря тому, что председатель суда боялся потерять расположение публики, выразившей недовольство подобным предложением. И тогда тут же, на открытом заседании, публике было красочно представлено, что происходило на вечеринке: диванные подушки валялись на полу, свет был притушен, что создавало соответствующую атмосферу, а танцы отличались чувственностью и бесстыдством. На это доктор Гейер заметил, что, если б вечеринка была столь завлекательной, Крюгер вряд ли ушел бы так рано. Однако прокурор нашел ловкое возражение: именно благодаря порочной атмосфере того вечера доктору Крюгеру захотелось как можно скорее остаться наедине со своей дамой. Председатель суда держал себя со свидетелями мягко, дружелюбно и умудрялся выуживать у каждого из них все новые подробности того вечера: безобидные сами по себе, они в интерпретации прокурора приобретали весьма сомнительную окраску. Присутствовали ли на том вечере лица обоего пола? А не лежали ли гости на разбросанных по квартире диванных подушках? Не подавались ли там возбуждающие кушанья, немецкая икра, например?