— Да, — отвечает он.
— Что значит вот эта? — Я провожу рукой по черно-белому скелету существа, похожего на лягушку.
Линкольн тяжело выдыхает, его руки сжимаются вокруг меня.
— Это кости лягушки. Это первая татуировка, которую я сделал, когда вернулся домой.
Я хмурю брови.
— Ты не делал их, пока был завербован?
— Татуировки — это удостоверения личности, Стрелок. Тебе ли не знать.
— Ты не хотел, чтобы тебя опознали? — Что-то тяжелое оседает у меня в груди, когда я понимаю, о чем он говорит. Что он не мог сделать татуировки, потому что ему, как солдату, нужна была анонимность.
Линкольн хихикает, звук вибрирует у меня за спиной.
— В местах, куда они меня посылали, быть опознанным — самый быстрый способ умереть. CО1 были не желанными гостями.
— Что такое СO1?
— Бойцы специальных операций.
У меня сводит живот.
— Боже, звучит... напряженно.
Линкольн громко сглатывает.
— Так и было.
— Так и что означают кости лягушки?
Линкольн мычит, пальцами скользит под подол моей рубашки и рисует узоры на моем животе.
— Честь, жертва и служение. — Он замолкает, его дыхание прерывается. — За всех моих павших братьев.
Я жду подробностей, но мужчина молчит, но не хочу давить, все еще немного беспокоясь, что его бдительность вернется и разрушит то, что назревает между нами. И с тех пор как вернулась домой после того, как арестовали очень вспыльчивого Пола Дженсена, я поняла, что не хочу, чтобы это прекращалось. Потому что, несмотря на то что Линкольн упрям, резок и иногда груб, он также является моей постоянной.
Единственный человек здесь, которому я могу доверять. И единственный, кого я, кажется, не разочаровываю каждым своим решением.
— Ты сам их все нарисовал? — продолжаю я, нуждаясь в чем-то, чтобы отвлечься от кошмара, который преследует уголки моего сознания.
Линкольн снова мычит, прижимаясь губами к моей шее и посылая дрожь по моей спине.
— О чем был твой кошмар? — меняет он тему.
Мои брови приподнимаются, а грудь сжимается. Не думаю, что кто-нибудь когда-либо спрашивал меня об этом. Даже когда я была ребенком, и мои родители не спали по ночам, удерживая меня от ужаса, они ни разу не поинтересовались, что это было на самом деле, вероятно, предполагая, что это были просто глупые детские кошмары о клоунах и монстрах под кроватью.
— Я не уверена, — говорю я в ответ. У меня внутри все сжимается. — Хотя у меня они часто. Один и тот же кошмар с тех пор, как была ребенком, так что можно бы подумать, что я уже поняла его, но это просто...
— Сон?
Легкая улыбка появляется на моем лице.
— Да… я полагаю.
Становится тихо, ничего, кроме звука нашего дыхания и тепла, которое каскадом разливается вокруг меня, излучаясь от его кожи и погружаясь в мое тело. И это приятно. Такое чувство, что мы почти... что-то.
Больше, чем просто похоть и напряжение, перерастающие в трагическую утрату здравого смысла.
Я поворачиваюсь в его объятиях, наши взгляды встречаются. Желудок переворачивается от его пристального взгляда. Двигаю ладонью, скользя по его руке вверх к вершинам плеч, глаза останавливаю на черных розах, которые расползаются по его бицепсу и груди, достигая его сердца.
— А как насчет этих? — спрашиваю я с застрявшим в горле сердцем.
Мне нужно, чтобы он сказал, что это ничего не значит. Я отчаянно хочу, чтобы он доказал, что это просто совпадение, чтобы я могла продолжать отмахиваться от его теорий, как будто они просто бред человека, застрявшего в своем горе.
Но еще до того как Линкольн отвечает, я знаю, что это не то, что он скажет.
— Они о Морган.
Я закрываю глаза, внутри у меня все переворачивается.
— Понятно, — шепчу я.
— Синди любила заниматься садом.
— Кто такая Синди?
— Ее мама, — говорит он. — Раньше вокруг коттеджа на маяке было много цветов. Некоторые даже не должны были расти в штате Мэн. — Он смеется, качая головой. — Но Синди была прирожденным садоводом, и даже когда потеряла себя в своем безумии… Думаю, она, должно быть, нашла свое здравомыслие в розах.
— У нее была шизофрения, верно?
— Да. Она была... сломлена. — Его челюсти сжимаются. — И этот дурацкий гребаный город сделал все еще хуже. Горожане постоянно обзывали ее, приставали к ней на людях, притворялись, что ее психическое заболевание было чем-то заразным. Как будто она была виновна в том, что заболела.
Жжение пронизывает мою грудь, боль сочувствия опаляет мои внутренности, когда я представляю, как кто-то проходит через это.
— Морган тоже подвергалась издевательствам со стороны многих здешних детей просто из-за того, кем была ее мать.
Мой желудок сжимается.
— Я встречался с ней в башне маяка. — Он ухмыляется. — Ты знаешь ту комнату.
Усмехнувшись, я шлепаю его по груди.
— Пожалуйста, будь серьезен. Я хочу знать.
Он хихикает, кончиками пальцев скользя по моему позвоночнику.
— Я знал Морган всю свою жизнь, понимаешь? Она была моим человеком. Моей лучшей подругой. Самое невинное время в моей жизни, а затем она исчезла.
Его кадык подпрыгивает, и я кладу голову ему на грудь, слушая биение его сердца, пока он продолжает.
— Ее мама выращивала много цветов, но Морган больше всего нравились эти розы. Они были такими... темно-фиолетовыми, но издалека казались черными как смоль. И каждый раз, когда мы встречались, она приносила мне одну. Благодаря меня за дружбу. — Он колеблется, его голос срывается, когда он снова говорит. — Как будто ей нужно было подкупить меня, чтобы я захотел остаться.
Линкольн вздыхает.
— Ну, вот, как-то так. — Мужчина прочищает горло, смотрит на меня сверху вниз и целует в лоб, приподнимая бровь. — Ничего тебе не напоминает?
Мои внутренности скручиваются, когда я качаю головой, не желая говорить, что каждый мой кошмар связан с черными розами.
Мы арестовали Пола Дженсена, но можем задержать его только на сорок восемь часов.
Алекс провел вчерашний допрос, но, к всеобщему удивлению, мистер Дженсен не стал сотрудничать. Держал рот на замке и не произнес ни единого слова с тех пор, как он здесь.
Даже не пытался доказать свою невиновность.
Технически, у нас тоже нет ничего, чтобы доказать его вину.
Но арест сделал свое дело. Это достаточно успокоило город, чтобы горожане собрали свои плакаты с пикета и вернулись домой. И это позволило нам привлечь Пола к допросу. Пока мы говорим, команда осматривает коттедж, маяк и земли, которые их окружают, но, если эксперты не найдут что-то надежное, Пол Дженсен снова станет свободным человеком менее чем через двадцать четыре часа.
Когда вхожу в комнату, ту самую, в которой впервые встретила Линкольна несколько недель назад, во мне поднимается волна дурного предчувствия, как будто моя душа пытается предупредить остальную часть меня быть настороже.