Саманта.
— Прошли путь до третьего триместра, пока однажды пинки просто не прекратились.
Я протягиваю руку, обводя пальцами буквы.
— Мы не знаем, были ли они девочками или мальчиками. — Его голос срывается. — Но мы хотели почтить их память. Хотели, чтобы у наших ангелов были имена, соответствующие их крыльям.
Снова он подсовывает фотографию, но она отличается от остальных.
Фотография моей матери в больнице, ее каштановые волосы в беспорядке на макушке, глаза закрыты и опухли, лицо испещрено тысячью морщин горя. В ее руках крошечный сверток, завернутый в белое одеяло с голубой и розовой отделкой.
— Этого... — Слова звучат неуверенно. — Этого мы действительно знали. Эту беременность... смогли сохранить.
Я смотрю на него, и у меня в груди такое чувство, будто коготь прорвал ее центр и вырвал все жизненно важное.
Его глаза блестят, он поднимает руку, чтобы прикрыть рот.
— Энтони Слоан. Мы потеряли его в середине родов.
Затем его самообладание рушится, его боль стекает ручьями и капает с подбородка.
— Твоя ма… Тереза. Она сильная. Жизнерадостная, — говорит он сквозь слезы. — Но ты никогда не перестанешь горевать о детях, которых потеряла. И когда они уходят, кусочки тебя тоже уходят, пока, в конце концов, ничего не остается.
— Пап, — шепчу я, мои внутренности болят, как будто мое сердце вырвали из груди и бросили на пол.
— Мы с Камми по очереди наблюдали за ней. Присматривали. — Он снова смотрит на меня, его лицо морщится, кадык дергается с глотком. — Я просто знал это нутром, чувствовал, что она пытается уйти от меня. Что она страстно желала быть с нашими детьми на небесах.
Он снова закрывает рот ладонью.
— Но я эгоист. Поэтому, когда Камми рассказала мне о новом деле, по которому ее вызвали, о девочке на больничной койке без семьи и без памяти. Ну... — Он пожимает плечами. — Возможно, это делает меня плохим человеком. Но я все еще мужчина, и я бы сделал все, чтобы у моей жены была семья.
Его рука тянется и накрывает мою, лежащую на столе. Я напрягаюсь от этого прикосновения, мой разум борется с сердцем, предательство смешивается с печалью.
— А ты, Морган... — Он шумно выдыхает. — Ты вернула мне мою жену. Ты подарила нам нашу семью.
Мое дыхание прерывается, когда я вдыхаю, и поднимаю руку, вытирая нос рукавом.
— Это не значит, что все в порядке, — шепчу я. — Ты должен был быть честен с самого начала. Я заслуживала знать.
Встав со своего места, я снова смотрю на фотографии, и меня охватывает какое-то оцепенение, глубоко проникающее в мою душу. Я прохожу мимо него, моя грудь сжимается, когда я слышу, как его рыдания вырываются наружу.
— Я не ненавижу тебя, — говорю я, останавливаясь в дверях. — Я слишком сильно люблю тебя для этого. Но не знаю, есть ли что-нибудь, что сможет когда-нибудь вернуть нас из этого состояния.
Он кивает, опустив голову, не желая смотреть мне в глаза.
И мне больше нечего сказать.
Поэтому я поворачиваюсь и выхожу за дверь.
Когда возвращаюсь на остров Скельм, все внутри меня хочет броситься прямо в объятия Линкольна, чтобы он успокоил мое разбитое сердце. Но вместо этого я в участке, встречаюсь с Алексом, чтобы мы могли поговорить со Столлом.
Личной жизни придется подождать. Но, по крайней мере, теперь я знаю, что у меня за спиной есть надежная система поддержки, несмотря ни на что.
«Линкольн любит меня».
Это быстро? Да.
Меня это волнует? Не совсем.
Я небольшой сторонник того, чтобы отказывать себе в вещах, которые заставляют меня чувствовать себя хорошо, а Линкольн делает меня счастливой, даже когда все остальное рассыпается в прах.
— Я почти уверен, что проповедник Картрайт в прошлом жестоко обращался с детьми, — говорит Алекс, вдавливая костяшки пальцев в дубовый стол капитана Столла.
Столл усмехается.
— Ни один ребенок никогда не говорил этого.
— Может быть, не в лицо, — отвечает Алекс. — Но в день убийства Сандры Уилкинсон она рассказала нам об этом. Много лет назад он приводил мальчиков в свой кабинет, и она слышала крики из-за двери.
Добродушная улыбка Столла сползает с его лица, стул скрипит, когда он резко подается вперед.
— Прошу прощения?
Я пытаюсь успокоить напряжение, скручивающее мой живот достаточно долго, чтобы активно участвовать в разговоре.
— Это правда, — добавляю я. — Из-за этого она беспокоилась о своей безопасности. Сказала, что каждая из жертв играла свою роль в том, чтобы либо скрывать это, либо отвернуться в другую сторону, когда это происходило.
Губы Столла сжимаются.
— И что именно происходило?
Алекс пожимает плечами.
— По словам проповедника Картрайта, ничего.
Столл проводит рукой по своей блестящей голове, глубоко вздыхает и откидывается на спинку стула.
— Ну, мы ничего не можем сделать со словами Сандры. Она была известна тем, что преувеличивала, да покоится она с миром.
— Думаю, что стоило бы пригласить кого-нибудь из детей того времени, — предлагаю я. — Я знаю, что Линкольн был бы готов, и я уверена, что Гейб тоже хотел бы. — Я наклоняю голову. — Есть другие, которые все еще живут в городе?
Столл кивает.
— Большинство из них.
— Например, Клепски, — добавляет Алекс. — Мы пытаемся поговорить с ним уже несколько дней. Может быть, вы могли бы убедить его быть немного более сговорчивым.
Столл проводит языком по зубам, прежде чем качнуть головой.
— Да... хорошо. Почему бы тебе не пойти и не пригласить его.
— Он здесь? — спрашиваю я, поворачиваясь и заглядывая в узкие окна, расположенные вдоль двери офиса.
Столл пожимает плечами.
— Должен быть где-то здесь.
Я киваю.
— Хорошо, я приведу его.
Подойдя к двери, я хватаюсь за ручку и поворачиваю, тихо закрывая ее за собой, а затем иду по короткому коридору туда, где стоят столы офицеров.
Блондинистая женщина-офицер сидит на краю одного из них, разговаривая с полицейским в форме с каштановыми волосами, и я киваю, подходя к ним.
— Привет, Кейт, верно?
Ее улыбка исчезает, когда она смотрит на меня.
— Да, верно.
— Знаешь, где офицер Клепски? — Я указываю большим пальцем через плечо в сторону зала. — Столл хочет его видеть.
Она машет рукой позади себя.
— Он был здесь секунду назад. Но это его стол, так что если его там нет, то не знаю, что тебе сказать.
Я бросаю взгляд туда, куда она указала, благодарю ее, а затем направляюсь к нему. Он светло-коричневого цвета, такого цвета, который напоминает вам о тех крошечных партах в начальной школе, и на нем есть большой календарь и компьютер с несколькими бумагами, разбросанными сверху.
Плюхаюсь на маленький стул, кружусь по кругу и думаю, стоит ли мне подождать, пока он вернется, или оставить ему записку.
Прямо за клавиатурой лежит блокнот, и я беру его, решив вместо этого вернуться в офис Столла. Ухмыляюсь, пока ищу ручку, зная, что Клепски разозлится, узнав, что я пометила его территорию.