- Мало считаешь: фу-унт! - сказал гость.
- Ка-ак это мало? - вскинулся старик. - Не мало, а в самую в норму. Это ведь не поливной нам достался - это горовой... А сорта какие? Сорта наши сотерен да алиятик... Мы уж здесь семь лет сидим, им владеем, - больше не дает: фунт с куста... Мы не без ума живем, а с записью... Раз мы налоги платим, должны запись весть... Вот, примерно будучи, подвал... Раньше мы в частном одном подвале вино держали, и считалось так, что за что же он нашего труда двадцать один процент брал?.. Теперь мы в обчественном, - там восемнадцать процентов... А хлеб, какой ты ешь, он на копейку поднялся спротив осени: был шесть, теперь семь... Вот она запись моя, с какого числа он поднялся...
- Что ты мне суешь это? Я сроду неграмотный, - лениво сказал Иван Петров.
- Окромя меня, и тут у нас все неграмотны, - что Гаврила, что Нефед... а я и газеты читаю, - опять же очков не вздевал... Ты думаешь, я кто? Серый?.. Я, брат, у Скобелева-генерала унтер-офицер бывший, и сам он мне, Михайла Дмитрич, Георгия нацеплял!.. Примерно будучи сказать, думаешь город Ташкент кто завоевал?.. Может, слышал так: генерал Черняев?.. Это пишут так только, будто генерал Черняев, а вовсе не он, а капитан Обух! Обух, вот кто!.. Кто это дело теперь лучше меня знает? Никто не знает!.. А тут мальчишки разные являются, чтобы меня усчитывать и процент налогу составлять!.. "Эх, вы-вы, говорю им, маль-чиш-ки!" А один Теремтеич мне: "Я, говорит, на агронома учился!" А я ему: "А сказку такую знаешь: "Философ да огородник"{221}?.. А фи-ло-соф - без о-гур-цов!.. Понял теперь?.. - "У вас, говорит, будет не меньше как триста пятьдесят пудов, а то и все четыреста..." А я ему: "Будет, как будет!.. Знаешь? Музыканты один раз на свадьбу шли, и вот скрипка, она своим манером заливается: "Уго-ще-ние нам бу-у-удет!.." А флейта своим манером выводит: "Награждение нам бу-у-удет!.." А бубен знай одно: "Будет, как будет... Будет, как будет!.." Так на проверку по его и вышло: в три шея их со свадьбы погнали!.."
Очень оживлен был Семеныч. Он уж забыл, что ночной гость, потревожив его, поднял его со сна; он был бодр и бойко поводил коротко стриженной, но отнюдь не лысой головою. И волосы его были еще не совсем седые, а местами заметно рыжели, в усах же и в бороде седины даже не было и заметно, а голубые глаза были очень остры; только губы предательски явно проваливались внутрь, и Семеныч ретиво выталкивал их речистым языком и облизывал, точно смазывал их изнутри.
И бубнил, как бубен.
Когда назвавшийся Петровым доел краюшку, он как будто тут только вспомнил, что чумарка его, как и кепка, насквозь мокра. Он стал стаскивать ее бережно с плеч, но так как она не лезла и трещала, то прикрикнул на Семеныча:
- Си-идит зря!.. Стаскивай потихоньку!
И Семеныч, хоть и метнул недовольно голубым глазом, все-таки помог ему высвободить руки из липких рукавов, а он взвесил чумарку правой рукой, сказал: "Не меньше - ведро воды в ней!" - и разостлал ее на плите очень аккуратно.
- Теперь чаю давай горячего: рубаху на себе сушить буду.
Рубашка у Ивана Петрова была красная, от мокроты почерневшая. Он ее отлепил кое-где от тела и добавил строго:
- Чего, горбатый, задумался? Говорю: чаю становь!
- Чаю не пьем: водичку! - встрепенулся Семеныч. - Водица у нас из колодца. Он хоть не настоящий колодец, считается только... Разве может быть настоящий в таком месте?.. Ну, впрочем, вода ничего.
- А я тебе сказал: чаю!
- Его, чаю-то, в лавках нету! - буркнул Гаврила.
- И в лавках нету, точно... У меня записано, с какого числа его не стало по случаю китайских войн.
Семеныч поспешно перелистал свою книжечку около огонька лампы и ткнул в одну страницу большим пальцем:
- Вот! Есть, а как же!.. "Чаю не продают... Декабря восьмого..."
Иван Петров оглядел поочередно всех трех стариков круглыми карими глазами, покачал точеной головой и сказал насмешливо:
- Вот злыдни-черти!.. Придется тогда рубашку снять... - Тело у него оказалось сбитое, литое, а грудь и руки щедро разукрашены татуировкой.
Семеныч поглядел на эти фигуры и сказал понимающе:
- Ага!.. По морям плавал?.. Поэтому на сухом берегу тебе неудобно.
- Теперь спать, - отозвался Иван Петров. - Ты, горбатый, можешь и край стола прокунять, а я ляжу.
Это обидело Семеныча.
- Почему это такое "прокунять"?
- Да так, ни почему, - ответил Иван Петров, разбираясь в подостланных лохмотьях на его топчане.
Он стащил свои грязные сапоги, поставил их под топчан в голова и лег.
Тут старики все трое подумали однообразно, что он потребует одеяло, и значительно переглянулись, но он сказал:
- Дай воды кружку!
Это было сходнее, Семеныч проворно набрал кружку воды из ведерка. Иван Петров напился и вымыл руки, не подымаясь, и сказал ему:
- Так-то, дед!.. У тебя счет письменный, а у меня умственный.
- Изустный, - почему-то поправил его старик.
- Пусть будет устный, - мне все равно... А теперь, чтобы все спали... Туши свет!
Семеныч шевельнул горбом, но прикрутил лампу и уж в темноте пробрался на топчан Гаврилы и прилег с ним рядом.
- Руки ему, как уснет, свяжем! - шепнул ему в ухо Гаврила.
- Э-э... такому свяжешь!.. Спи знай! - шепнул в его ухо Семеныч.
Иван Петров уснул тут же, как лег; за ним уснули и старики.
Зимою солнце вставало и здесь, на юге, над плещущим холодным морем поздно, как везде.
Уходил Иван Петров от стариков, чуть брезжило...
- Холодное помещение ваше, - говорил он, хмуро зевая. - Хоть бы одеяло, злыдни, догадались дать.
- Не имеем, - поспешно отозвался Семеныч.
- Эх, паршивая жизнь ваша, когда так!.. Собачья!.. Пенсию получаете?
- Считается, - ведь мы по крестьянству, - надел имеем... Какая же может быть пенсия еще нам?
Верка выглянула из своей конуры, но не залаяла на чужого, только чуть звякнула цепью и спряталась.
- Собака у вас умная.
- Собака наша - клад!.. Ежель кто прилично одетый заходит, только глазом его проверит и опять глаза закрывает, - сказал Семеныч. - Вот же и зверь, примерно будучи сказать, а все решительно понимает: раз ежель хорошо одетый, он не вор, не грабитель, - он спокойно себе кого надо найдет, поговорит об чем нужном и опять своей дорогой пошел... А как одежи приличной на ком не видит, на тех она брешет: выходи, смотри, кабы чего не спер: это таковский!
- Верка! Верка! - позвал ее Иван Петров, заглянув в конуру.
Собака не отозвалась.
Старики умывались около колодца. Все еще серое было кругом, невидное. Ряд молодых кипарисов, как солдаты в шеренге, купа миндальных деревьев, как стог сена. Поздно взошедшая щербатая луна еще светила чуть-чуть, и облака около нее мчались сломя голову к востоку, который еще не краснел, а чуть-чуть начинал белеть.
Иван Петров зевнул и хриповато сказал Семенычу:
- Что же, я чувствительность имею, я сознаю: какие люди хотя и очень старые, ну, если они себя соблюдают и на бумажку все выводят, они тоже жить еще могут... В тепле, в сухе и кусок хлеба непереводной... А нашему брату, хотя бы и молодому, - куда податься? Везде скрутно стало. Тут, говорят, не за мою память, людей тыщи кормились на перекопке, а теперь что? У кого какой кусочек земли есть, там и ковыряет.