Отец, скорее всего, ушел на рынок. Родители старались ужиться на новом месте, но у них это получилось хуже, чем у Мэйлинь. Синторский давался им с трудом, обычаи и правила вызывали недоумение и несогласие, цены на рыбу — ужас в глазах, а повадки северян и вовсе отвращение. Мать считала их распущенными, жадными и потерявшими всякое достоинство, а отец — жестокими и твердолобыми глупцами. Мэйлинь знала, что синторцы, в свою очередь, считали сеянцев мягкотелыми и вертлявыми лжецами. Истина была где-то посередине, но старшее поколение этих двух народов никогда бы не согласилось понять друг друга. Так и ее родители предпочитали общаться только с сеянцами, редко говорили на языке синторцев и плевали тем в след, если выдавалась такая возможность.
Мать шумно чистила котел, не произнося ни слова. Она никогда не была разговорчивой, но сегодня ее молчание казалось тяжелым и настораживающим.
— Кто этот человек? — не поворачиваясь спросила мать. — Тот, что пришел с тобой.
— Это работник хозяйки гостиницы, — не раздумывая, соврала Мэйлинь. — Последние несколько дней неспокойно, и она приказала проводить меня до дома.
— Только тебя? — Мать подняла голову, прекратив чистить котел. — Или у нее на всех девушек есть по охраннику?
Мэйлинь промолчала. Она проверила, не сварилась ли булькающая на печи каша, после чего подошла к настенной полке и достала оттуда бережно спрятанную в глиняную коробочку приправу. Она сама собрала головки чеснока, просушила их на солнце и растолкла в мелкую крошку. Мэйлинь часто подглядывала за тем, что делают на кухне гостиницы и пыталась, как могла, повторять рецепты разных соусов и специй.
Приготовить полноценное блюдо, как повара, она бы все равно не смогла. Ее семья не закупала свиных окороков или курятины, которых так обожали богатые гости гостиницы. Не тратилась на специи, не приобретала много овощей и предпочитала обходится только дешевым зерном, рыбой или потрохами. Но Мэйлинь все равно запоминала все, что видела на кухне гостиницы, и иногда мысленно прокручивала в голове порядок приготовления того или иного блюда.
— Скажи мне все, как есть, пока не пришел отец. — Мать внезапно поднялась и зло посмотрела на дочь. — Это другой народ и другая страна. Я знала, что так случится. Знала, потому что ты — ужасная дочь, которая всегда норовит принести неприятности. Этот город слишком пестрый и богатый, а такие дурочки, как ты, легко ведутся на чужие деньги. Ты из жадности или зависти решила податься в проститутки, я права?
Мать сложила руки на груди и медленно наступала на дочь, как туман, надвигающийся на горы.
— Нет, матушка! Я не делала ничего, за что нашей семье стало бы стыдно.
— А я вот слышала о другом. — Мать склонила голову на бок, прищурилась и пыталась заглянуть в глаза Мэйлинь, но та держала голову опущенной. Когда гневался родитель, полагалось проявлять смирение. Даже если он не прав, ты можешь попытаться его переубедить, но перечить нельзя. Без семьи никто не выживет, и потому у сэянцев царила строгая иерархия внутри дома. Дети рождались для того, чтобы приносить пользу или выгоду. Сыновья оставались в семье, чтобы заботиться о родителях в старости, а дочери отдавались за выкуп в другую семью, чтобы стать там помощью и рожать детей.
— Я слышала, — продолжила мать, — что ты потеряла всякий стыд и зарабатываешь, развлекая мужчин, которые, не стесняясь, трогают тебя прямо на улице!
Мэйлинь тихо вздохнула. Она догадалась, что соседка растрепала матери о том, как они с Лиджу выбирались из окна.
— Это я виновата! — сокрушалась мать. — Не надо было пускать тебя работать в ту гостиницу. Так и знала, что ты глупая и слабая и обязательно навлечешь беду. Вот и за что мне это? Мало того, что мы оказались в этой проклятой провинции, так теперь моя дочь подалась в проститутки! Боги наказывают меня! Или может, — она прекратила вопить и снова посмотрела на Мэйлинь, — может ты — проклятое дитя? Все беды от тебя! Если бы мой сын был жив, нам бы не пришлось сюда переезжать.
— Нам бы не пришлось этого делать, если бы он был достойным человеком, — злобно прошептала Мэйлинь и испугалась собственных слов. До переезда в Синтору она считала, что любит брата, несмотря ни на что. Но, прожив здесь несколько лет, она осознала, что в глубине ее души таилась ненависть.
Рука матери взметнулась и с громким шлепком приземлилась на щеку дочери.