— Да как ты смеешь такое говорить о своем брате? Если бы ты ни родилась, то я бы помогла ему со всем справиться, если бы ты ни пила мое молоко, не тратила мои силы, не болела так часто, то я бы заметила, что моего сына втянули в азартные игры те отвратительные выродки! Все они, да ты! Мой сын был подарком небес, будь он жив, мы бы сейчас не жевали чумизу и не пили жидких похлебок!
Она схватила Мэйлинь за волосы, потянув ее в угол комнат, после чего отпустила и со всей силы толкнула в спину, чтобы та упала на колени.
— Моли у него о прощении за свои грязные слова! — Мать указала пальцем на вырезанную из дерева статуэтку и табличку под ней с именем брата.
Именно в Синторе Мэйлинь задумалась: а чем она хуже его? Чем дочь хуже сына? Чем таким обладают мужчины и что такого умеют, чего не по силам женщинам? Неужели она рыбачила хуже других мальчишек? Неужели труд дочери по дому легче труда сына в учебных заведениях? Пока ее брат пропивал их семейные деньги, она подметала, стирала пыль, носила воду, готовила, шила одежду. Она делала все, чтобы ее брат мог вернуться ранним утром, упасть в чистую постель, съесть горячую еду и помыться в теплой воде. А что делал он?
— И все же, — упрямо сказала Мэйлинь, резко повернув голову на мать. — Мы здесь именно из-за того, что мой брат взял в долг у опасных людей, а потом напился и погиб под колесами телеги. Я не буду извиняться перед таким человеком!
— Ах ты! — Мать бросилась в угол, схватила метлу, выдернула из нее ивовый прут, подскочила к Мэйлинь и обрушила на нее свой гнев. Нанося по телу дочери удары, она не прекращала кричать:
— Да как ты смеешь такое говорить о своем брате? О том, кто тебя старше, и тем более о том, кто умер! Хочешь доставить ему проблем и на том свете? Он оступился и попал в беду, потому что его мать была занята тобой! А что проку от тебя? Ты — дочь, и ты покинешь семью, кто позаботится о нас с отцом в старости? Кто купит нам гробы и похоронит? Синторцы так жадны, что даже клочка земли под захоронение не дадут! Они сжигают своих покойников! Такой ты нам участи хочешь? Бесполезная, никчемная и злобная девка!
Из глаз Мэйлинь полились слезы. Но не от боли, хоть та и была сильна, а от обиды. До того, как она переехала в эту провинцию, она не задумывалась над тем, что уклад их семьи старомоден. Она общается с мужчинами, ведет с ними дела, торгуется, договаривается — все это необходимо, чтобы работать. Чтобы приносить деньги в семью — туда, где даже не пытаются понять ее!
Она не торгует своим телом, не касается мужчин, не ходит в злачные места и даже в праздники работает или помогает по дому. А ее брат… Разве она не права, когда говорит, что это он виноват в их переезде? Если бы Мэйлинь родилась в мужском теле вместо своего брата, то не позволила бы себе такие глупые и гнусные поступки. И пусть боги по итогу забрали у него жизнь, а об умершем не нельзя говорить плохо, Мэйлинь хотелось кричать о том, каким он был откровенным мерзавцем, и что помер так, как такому и полагалось — нелепо и бесчестно.
Но как бы громко она ни кричала, мать бы все равно ее не услышала. Она жила в другом мире и отвергала все новое, потому что это рушило ее покой.
— Что здесь происходит? — прогремел сильный голос отца. — Прекрати ее бить, иначе мы не найдем ей жениха. Кто возьмет увечную?
— Спина — не лицо. — Мать все еще задыхалась от гнева и усталости от того, что пришлось столько раз уронить прут на спину Мэйлинь. — Ей суждено выйти за крестьянина или работника, таким людям все равно, что там у нее со спиной, лишь бы не была слишком страшной и больной.
Мать взялась перечить отцу, но все же бить Мэйлинь перестала.
— Иди ко мне, дитя, — отец поманил к себе Мэйлинь, — и расскажи, что тут случилось.
Но мать снова начала кричать:
— Случилось то, что она решила опозорить наш род и спуталась с мужчиной! Вся улица видела, как он хватал ее за разные места! Все соседи уже знают. Кому мне теперь такую дочь пристроить? Я говорила, что не надо было пускать ее на работу. Сидела бы дома — не принесла бы бед.
— Это правда? — сурово спросил отец.
— Она видела только тень, а говорит, что разглядела всего тигра, — отозвалась Мэйлинь, вспомнив местную поговорку. Она не могла бы объяснить отцу, отчего посторонний мужчина держал ее за руку, дотронулся до ее талии и вытаскивал ее из окна лавки, но она надеялась, что он верит ей и знает, что она бы никогда не совершала того, в чем обвиняла ее мать.
— Ты уже достаточно наказана, иди на свою циновку, останешься без ужина, — отец не любил криков жены и с возрастом стал избегать лишний раз ввязываться с ней в ссоры. Но Мэйлинь знала, что как только мать уйдет из дома на двор, он подсунет ей за занавеску пару пшеничных лепешек.