Ноги сами привели ее к дому, о котором рассказывал господин Лиджу. Она остановилась напротив, внимательно разглядывая аккуратный порог и прочные каменные стены. Почему он приказал ей отчитываться перед ним здесь, а не в Ведомстве Безопасности? Чтобы никто не узнал, что она на него работает или ему просто стыдно иметь дело с такой, как Мэйлинь? Стоит ли ей сейчас зайти к нему и солгать, что ничего не смогла выяснить? А если он догадается, что она врет? Или, может, он и вовсе уже позабыл о ней и сам нашел преступника? Бывает же, что, когда шторм сходит с моря, улов становится лучше прежнего, так может и господин Лиджу успокоился, все обдумал и сам справился с задачей?
Мейлин так и не нашла в себе сил, чтобы подойти к дому. И когда ей показалось, что кто-то на втором этаже чуть приоткрыл занавески, она быстро развернулась и решила, что сделает это завтра.
Вряд ли там сейчас кто-нибудь есть, — она успокаивала и обманывала себя. — Это просто ветер из приоткрытого окна пошевелил легкую ткань. Скорее всего господин Лиджу еще не пришел со службы. А так как свет горел только на нижнем этаже, в пристройке для слуг, то если капитан начнет ее ругать за то, что не пришла, то она скажет, что вышла с работы слишком поздно, и никто не открыл двери.
Остаток пути до дома пролегал по самым жутким улицам бедного квартала. Но Мэйлинь повезло, и она удачно примкнула к знакомому соседу, который тащил на плечах мешок с собранными за чертой города хворостом и корой для розжига, а его сын лет девяти шагал впереди, освещая дорогу факелом. В Портовом районе не было фонарей, вдоль дорог не росли раскидистые сливы, а под ногами — только грязь. Мэйлинь подвязала край юбки узлом, чтобы подол не волочился по земле, жаль, что помочь обуви она никак не могла. В сухую погоду башмачки заметало серой пылью, а вот в дождливую приходилось проявлять ловкость, чтобы не тонуть по щиколотку в чавкающей грязи. В такие дни она останавливалась у моста, что вел в квартал Верхнего города и отмывала обувь, потому что в богатом районе на нее бы смотрели с отвращением, появись она в башмачках, облепленных глиной и комьями земли. А так как каждый торговец сам убирал территорию рядом со своими лавками, то ее легко могли прогнать с дороги метлой, как шелудивого пса. Поэтому она, как и десятки других девушек, спешащих на работу в другую часть города, носили с собой щеточку из козьей шерсти — самый дорогой и ценный подарок, который ей сделал отец.
Сосед и его сын шли молча, Мэйлинь держалась чуть поодаль. Разговаривать и приближаться даже к знакомому мужчине у сэянцев считалось распущенностью. Взгляды синторцев были более вольными, да и жизнь в городе вынуждала девушек вступать в контакты с мужчинами, но сэянцы все равно держались за свои обычаи, как за последнее, что связывало их с родиной. Поэтому они даже нашли оправдание, почему, не смотря на столь строгие взгляды, их женщины вынуждены работать наравне с мужчинами, ведя себя недостойным образом. Все дело в том, что, когда семья была в нужде, боги и духи предков прощали женщинам их отступления от правил, но в кругу семьи и знакомых они обязаны были вести себя, как полагалось сэянкам.
Мэйлинь нравились мировоззрение жителей этой столицы, женщины тут были близки по правам к мужчинам и не молчали в их присутствии по достижению возраста, когда девочка становилась девушкой. Госпожа Ицин тоже уже давно поддалась силе возможностей, которые дарила столица женщинам и не терпела, если работницы стояли молчаливыми истуканами в присутствии гостей.