— Вы с ума посходили? Это какая-то чушь и произвол. Я позавчера целый день лежал с гипертонией, главврач моей больницы в курсе. И, главное, моя жена может подтвердить. Я только поздно вечером сумел встать, чтобы поесть. Она мне подала. Я вообще практически не знаю эту женщину. Как-то общались в интернете, потом случайно встретились на улице, узнали друг друга, поговорили.
— Мне даже нравится этот человек, — сообщил оперативникам Сергей Кольцов. — Обожаю породу «ссы в глаза — божья роса». Разрешите, я постараюсь ему доступно объяснить, что есть на данный момент у следствия. Присядьте, пожалуйста, Василий Николаев, на этот стул, так нам удобнее будет рассматривать иллюстрации.
Василий возмущенно начал выступление со слов: «Все. Я звоню в прокуратуру. Это какой-то преступный сговор и заказ. Даже знаю, кто заказчик».
— Сядь, — спокойно произнес массивный оперативник, легко усадив его на стул. — Просто посмотри, тебе будет интересно.
— Начинаем? — уточнил Сергей. — Причем прямо с конца, как с результата многодневных приставаний и преследований. Вот последний звонок на телефон Антонины, запись от оператора. Речь о мифической кошке. Вот сам мальчик дает показания о том, как он за двести рублей позвонил незнакомой женщине по просьбе человека, которого он опознает по фото. По вашему фото, Николаев. Вот запись с видеокамер: собственно наезд, номера видны. Вот вы на мойке, запись с их камер. Вот показания соседей Григорьевой, которые утверждают, что вы ломились к ней в дверь постоянно в течение последних недель. Орали в коридоре, когда она вас не пускала. Так что у нас с алиби? — повернулся Сергей к жене Василия.
— Так я про это ни слова не сказала, — произнесла жена. — Это он вам рассказывал про гипертонию. Я знаю только одно: он пришел в кухню после двенадцати, даже ближе к часу ночи и попросил чего-то горяченького. Это все, что я знаю. И уже нет ничего про моего мужа, во что я не могла бы поверить.
Когда Антонина немного оправилась после операций, уже разговаривала, самостоятельно ела, Виктор осторожно ей рассказал о завершенном расследовании и о возбуждении против Николаева уголовного дела по статье «покушение на убийство».
— Ох, нет. Только не это, — в ужасе произнесла она. — Я никогда не подпишу никакие заявления, не буду давать показаний. Я не приму участия ни в чем, что было бы связано с Николаевым. Потому что, Витя, из этого контакта невозможно выйти, от него невозможно избавиться. Это не человек. Это… чугунный ржавый чайник. Это беда, которая не кончается.
— Успокойся, Тоня. Дело открыли и без твоих заявлений. Тяжкие преступления расследуют без обращений жертвы. И я надеюсь, что у тебя будет много времени, чтобы отдохнуть от этой беды. Даст бог, сумеешь все забыть.
— Чугунный ржавый чайник? — переспросил у Виктора Кольцов, когда тот сел в его машину и передал слова Тони. — Хорошо. Такой основательный, окончательный и точно пожизненный приговор ни за что не получится у суда. Для подобных открытий нужно быть нежной и страдающей женщиной.
Николаеву дали пятнадцать лет общего режима. Первое письмо с зоны он отправил в Москву. Антонине Григорьевой.
Тоня принесла его в квартиру из почтового ящика, держа двумя пальцами на расстоянии от себя, как живую мерзкую субстанцию. Положила на металлический поднос и подожгла. Смотрела на этот крошечный костер глазами, полными отчаяния. Виктор ошибся. Нельзя отдохнуть, нереально забыть о том, что чужая, яростная, агрессивная воля отовсюду протягивает к тебе свои ядовитые когти.
Везение
Везение — это то, что у других. Это та самая рубашка, в которой рождаются особо отмеченные судьбой, та серебряная ложка во рту, которая защищает избранного обладателя надежнее охраны и оружия. Для безразмерного количества тех, кому хронически не везет, чужое везение — самый убедительный повод для мук отчаянной зависти, иногда мотив для мести.
И только сами признанные везунчики могли бы рассказать о том, в какую тонкую шелковую нить им удавалось вцепиться, как в канат, чтобы выбраться из глубокого провала. Как, не смывая кровь с разорванных в клочья ладоней, они принимались разгребать заваленные выходы к свету. Как рыдали в полном безмолвии горькими, безнадежными слезами, умоляя предательницу-удачу даже не вернуться, только подарить груди один свободный вздох.
Они могли бы рассказать об этом, но не станут, потому что сам факт везения нельзя оскорбить сомнениями. Его сияющий облик, обращенный к миру, невозможно затуманить серыми облаками реальности. Везение не простит обиды. Оно на самом деле уйдет, оставив лишь тяжкий труд и тоску.