–В чём беда? В чём? – допытывалась София.
Графиня, всё ещё дрожа, и сдержанно плача, поведала о словах своего мужа, закончила горько:
–Он винит меня во всём. Он не любит меня.
София помрачнела. Про графа Карсон-Туссо, про его многочисленные романы в свете, а недавно и в доме она знала, но чем утешить сестру? – не знала. А между тем графиня приехала к ней, единственно близкой за утешением. Графиня не лила слёз в доме – могли увидеть, не истерила, не строила козней. Она несла свою жизнь гордо и сейчас трепетала от тоски и искала утешения…
Как много нужно человеку! Как мало нужно человеку! Утешение… вот и всё. Лживое, сладкое, нелепое – неважно! Но живое. Участливое.
–Все мужчины такие, – попыталась начать София. Она была человеком действия, и в словах была не красноречива.
–Твой же не такой, – справедливо заметила графиня. София согласилась: её супруг был нежен, и если не любовь царила в их семье, то дружба.
К слову, о супруге! София даже улыбки сдержать не могла – она придумала как помочь сестре, но раскрывать того ей не стала, зная, что она не одобрит. А между тем ход был прост – муж Софии был советником короля, и мог оказать влияние на него. Проще говоря, дать резкое повеление вести себя примерно!
Благо, граф очень не хочет отдаляться от двора.
–Ступай домой и слушай меня. Всё будет хорошо. Я тебе обещаю, – промолвила София, и сестра взглянула на неё настороженно.
Странная вещь – утешение. Даже не до конца проявленное, сказанное уверенным тоном, оно живёт и вселяет надежду, дарит жизнь.
***
–Наглец! – распылялась в характеристиках София, объясняя суть дела мужу. –Он настоящий мерзавец, он…
–Я понял, – улыбнулся её супруг. – Одёрнуть наглеца?
–Это же в твоей власти!
Он улыбнулся опять. Она теперь нуждалась в утешении. Ей нужно было знать, что не зря обнадёжила сестру, что не зря велела ей верить в хорошее. И он понял это. король не любил таких разборок между двором, но ведь ему и необязательно говорить, верно? И хотя был червь сомнений в сердце советника, он быстро успокоил себя: король чтит святость брака, и если дойдёт до него слух о том, что он припугнул одного графа., это можно будет вывернуть в свою пользу!
–Я сделаю, – пообещал советник, и София расцвела счастьем. Она утешилась и укрепилась в правильности своего выбора.
***
Граф Карсон-Туссо был в плохом настроении. Обычно приёмы при дворе короля скрашивали его накопившуюся рутинную досаду на жену да настырную любовницу, но сегодня случилось неприятное – к нему подошли, и вежливо, но очень холодно посоветовали вести себя с женой весьма и весьма дружелюбно.
Это было сказано с непререкаемым авторитетом в мрачной секретности и в заманчивости обещаний о том, что будет, если граф ослушается.
–Я вынужден буду жаловаться на вас королю. Ваша жена – сестра моей жены, – объяснял советник и граф присмирялся на глазах. И там, на приёме он долго и подобострастно уверял советника в том, что и сам знает склочный свой характер и примет все меры, чтобы его жена чувствовала себя дома спокойно, и обещал не налетать на неё с обвинениями и что-то ещё говорил он и говорил, но вернувшись домой, упал духом, помрачнел и разъярился.
Как смеют они лезть в семейное дело? Нет бы помочь с продвижением по службе. Нет! лезут и лезут. И эта… жаловаться пошла? Такая же как все!
Граф был полон ненависти. Она отравляла его, копилась, и он чувствовал что лопнет, если не найдёт себе утешения от неё хоть в чём-нибудь. Он попробовал походить по гостиной, но всё его раздражало – стены и стулья, привычные, не давали ему покоя, раздражали, были нелепы и глупы со своими гнутыми ножками. Он вышел в сад, прометался там, но слуги, почуяв настроение хозяина и его жажду утешения через гнев на кого-нибудь, поспешили попрятаться по известным им закоулкам.
И неизвестно, сколько ещё маялся бы граф, если бы Эмос – его родной сын, рождённый от ненавистной ему женщины, но отдельно им любимый, не попался бы ему на пути.
Жажда утешения в виде жажды разразиться какой-нибудь грозой уже рвалась и не могла сдержаться. Строго окликнув сына, он с радостью нашёл в нём недостатки, и обрушился, и тем утешился. Доказывая себе самому свою силу, успокаивая свою душу, граф отчитывал Эмоса:
–И на кого ты похож? На твоей рубашке пятно! Ты что, чернильный вор? Неряха!
Эмос, видевший обычно от отца либо холодность, либо теплоту, впервые столкнулся с откровенной яростью. Ярость пустячная, но Эмос был мал и не знал, что обрушиваясь на слабого, сильный утешается, и смотрел на отца, широко открыв глаза, и будто бы впервые видя его.