–И сам ты нескладный! – закончил тираду граф и направился в винный погреб. Теперь он был спокоен и участлив. И готов был думать о том, как затихнуть, как не дать повода жене вновь пожаловаться своей сестре и её мужу…
***
–Я его ненавижу! – всхлипывал Эмос, вытирая рукавом с чернильным пятном слёзы. – Ненавижу…за что он так?
Гожо слушал внимательно, но ничего не понимал. По его мнению ничего и не произошло. Но тут была разница условий. Собственный отец поколачивал Гожо просто от души, а здесь…
Но друг нуждался в утешении. И Гожо стремился его дать так, как умел:
–Это он не со зла.
–Тогда почему? – не понимал Эмос. Гожо пожимал плечами: он не знал. Люди, совершавшие злые поступки в его картине мира были либо просто злыми, либо были в страхе, либо были голодны. Но граф не был голоден, не был злым (иначе не позволил бы бродяжке Гожо работать на кухне), и не был в страхе (Гожо и представить не мог, что кто-то может быть важнее графа!).
–надо что-то сделать…– нерешительно сказал Эмос и глянул в испуге на Гожо, поражаясь собственной смелости. Он никогда не был хулиганом и не доставлял проблем, но сейчас ему захотелось как-то проявиться, шалостью заявить о себе, чем-то задеть отца.
–Что? – спросил Гожо, тоже не понимая.
–Что-то, что ему не понравится, – замирая от собственной смелости, объяснил Эмос. Но на этом его идея кончалась. Что сделать он и не знал. Но хотелось сделать что-то нехорошее, чего от Эмоса никто не ждал. И обязательно так, чтобы отец узнал.
–Пошли воровать пряники, – предложил Гожо, – их ещё целый лист. Вкусные!
Вкуса их Гожо не знал, но полагал, что хозяйскому сыну позволят и не такое.
–Ворова-ать? – испугался Эмос. – Побьют…
–тогда твой отец об этом узнает, – заметил Гожо. Его побои не страшили, это Эмоса никогда не тронули и пальцем.
Эмос поколебался ещё немного, а затем, повинуясь знающей и ведущей силе Гожо, пошёл за ним, замирая от восхитительного чувства утешения, накрывшего его нежное, обиженное сердце.
Конец