На душе было хорошо.
Поезд на Моздок отправлялся от восьмой платформы. Состав только что подали с запасных путей, на крышах вагонов белел снег. Возле каждого вагона стояли молоденькие, розовощекие от холода проводницы в синей униформе. Кучками толпился народ. Много военных с вещмешками.
— Пятьдесят третье место, — сказала Ольге проводница, проверив паспорт и билет. Вагон оказался старым, давно отслужившим свой срок. Обшарпанные перегородки, поднятые полки, только что протертый мокрый пол. Пассажиры занимали вагон, закидывали баулы наверх. Среди русских слов слышалась кавказская речь.
Ольге досталась боковая полка. Рядом, в купе напротив, на нижних полках расположились две женщины. Одна, грузная, кавказской внешности, с золотыми кольцами на пальцах, с кучей сумок, усевшись на место, тут же высунулась в проход и крикнула на весь вагон:
— Мариам! Куыд у?{3}
Женский голос в другом конце что-то ответил. Было понятно, что они так будут перекликаться всю дорогу.
Второй женщине было лет пятьдесят, но смотрелась она старше. Пучок некрашеных, с сединой, волос, заколотых дешевым гребешком, очки в роговой оправе. Сняв старенькую шубку из искусственного меха, она положила ее у изголовья полки. Ольге подумалось, что эта женщина, наверное, работает в школе: такая тихая добрая провинциальная учительница, не повышающая голос на учеников. Первым делом она достала из сумки книгу. Пока, женщина задвигала свой багаж под полку, Ольга непроизвольно успела заметить в одной из ее сумок банки с вареньем. Отстраненно подумала: зачем: везти варенье на юг?
Через пару минут вагоны с лязгом дернулись. Медленно поплыли за окном пути, перроны, мосты, развязки, дома — зимняя серая Москва.
Подперев ладонью щеку, Ольга смотрела в окно. Ей хотелось вспомнить о сыне что-нибудь трогательное — его первые шаги, первые слова, а вместо этого в памяти почему-то всплывали бессонные ночи, когда он маленьким болел, когда его рвало каждые полчаса, а глаза в свете ночника блестели от температуры, Она протирала мокрым платком его ручки, шею, колени, клала платок на голову и рассказывала сказку, без смысла, начала и конца, про одного мужественного мальчика, которого очень любила мама.
Стучали колеса. Вагон гудел голосами. Мимо Ольги в тамбур на перекур постоянно ходили военные. Солдаты где-то нашли водку, их голоса в конце вагона зазвучали громче. Тянуло запахом сигарет. Внимание Ольги привлек один солдатик: он встал возле незанятых боковых полок соседнего купе и долго смотрел в окно. Среднего роста, с белым подшитым воротничком, со стриженой площадкой на голове.
Обыкновенный мальчишка, уже не советский и еще не русский — в глубинном понимании этого слова, — так, «россиянин» со средней полосы. Он не видел, что на него смотрят, и поэтому позволил себе на минутку стать самим собой. Его лицо словно постарело, возле губ обозначились полные безнадежности морщинки, а глаза смотрели в окно с такой тоской, что казалось, он прощается в эту минуту со всеми, с кем дружил, кого любил и с кем еще не встретился и не успел полюбить. Минута прошла, он словно встряхнулся и, оторвав взгляд от окна, продолжил путь в тамбур, уже с видом бесшабашного парня, которому наплевать на все, что с ним случится.
«Они же дети. Куда таких можно отправлять?» — глядя на него, подумала Ольга.
На одном из полустанков она увидела в окне стоящий на путях военный эшелон. Мелькали за мокрым стеклом платформы с бронетехникой под зелеными маскировочными сетями. Россия — огромная страна, и армия в ней огромная, эшелон мог ехать в какую угодно сторону, но Ольга не сомневалась, что военная техника направляется туда же, куда и она.
Утром Ольга сложила постель и выдвинула столик. Вагон просыпался, ежеминутно хлопали двери тамбура, возле туалета скопилась очередь. Поезд, грохоча на стрелках, шел на юг на полной скорости. За ночь они пересекли климатическую зону, снег совершенно исчез, за окном простиралась донская степь: мелькали глубокие балки и косогоры, покрытые желтой прошлогодней травой.
В купе напротив собрался народ. К грузной женщине с разных концов вагона пришло еще трое женщин кавказского типа. Как Ольга впоследствии поняла, все они были торговки, ездящие в Москву за товаром. Совершенно не церемонясь, женщины разложили на столе еду, переговариваясь на своем языке. Похожую на учительницу русскую соседку они, казалось, вообще не замечали, женщине пришлось отодвинуться на самый краешек полки, чтобы им не мешать. Торговки уселись в этом купе надолго, у одной из них, толстой, чернобровой, в руках было вязанье и спицы.