Вечером того запредельно долгого дня, когда икру запекли на сковородке и съели без хлеба, когда Ольга познакомилась с соседом Мусой, небритым худощавым любопытным мужчиной в испачканной побелкой болоньевой куртке; когда, закипятив черный от копоти чайник, они вернулись в квартиру, Ольга рассказала хозяину всю свою историю без утайки. С наступлением темноты начала стрелять артиллерия, по округе разносились гулкие звуки ударов, в фанерные щели вдалеке можно было увидеть зарево пожаров.
В Грозном продолжались тяжелейшие бои: армия штурмовала дворец Дудаева — политический символ, не более; а ее саму атаковали со всех сторон. В дыму, в гари лежал город. Небо отсвечивало красным цветом.
— Район Минутки накрывают. Сюда не стреляют, — вслушиваясь в тяжелые раскаты, сказал хозяин. — У нас вчера и сегодня тихо. Если что — беги в коридор и падай на пол. Там стены глухие, окон нет, поэтому осколки не достанут. Только если прямое попадание… Я все время в коридоре прячусь, в подвал не спускаюсь. Завалит там — кто найдет? Собаки грызть будут. Я такого насмотрелся… Так сын твой — танкист?
— Танкист, — произнесла Ольга. У нее было такое чувство, что она плывет в какой-то нереальности, слыша свои ответы со стороны.
— Нас убивать приехал. От наших женщин сочувствия не жди. Ладно, утром поговорю с Мусой, у него знакомый есть с машиной. Довезем тебя до аэропорта. Может, и найдешь ты своего сына. Много их здесь лежит. Посылают их, а они идут, как телята… Три дня назад… или два… — не помню, наши ребята бронетранспортер в ловушку заманили, там, за перекрестком. Деревья свалили, чтобы не проехали. Подожгли из гранатометов. Потом добили, но не всех. Мы с Мусой пошли смотреть, а там раненый, офицер: из БТР выполз и возле забора лежит. Подошли, а у него ноги сгорели полностью. Как еще жил — не знаю. «Добейте», — просит. Очень сильно просил. Муса его добил. Из пистолета. У него пистолет есть и граната. Добил, а сам потом переживал, я видел…
Гремела округа раскатами, в паре километров кто-то умирал. Горел огонек в консервной банке, из провала пола и щелей в фанере дуло холодом, хозяин сидел на стуле напротив, почти невидимый в полумраке. Ольга полулежала на старом диване, накрытая пропахшим дымом и чем-то кислым овчинном тулупом. Слова чеченца круглыми шарами заплывали в сознание и там лопались разными цветами.
— А еще есть три русских, прячутся здесь, в гаражах. Солдаты. От своих сбежали, а наши их пока не нашли. Бабушка Оля их подкармливает, чем может. Так что и твой сын, может, где-то прячется. Ладно, отдыхай. Завтра поедешь к своим. Помни, если рядом прилетит, быстро в коридор, ползком от окон…
Ночью, под гул раскатов, Ольге приснился сон. Вернее, это был не сон, а видение. Ей казалось, что она вообще не спала. Она увидела себя возле подъезда своего дома в Томске, а возле нее, виляя хвостом, крутилась большая черная собака. Ольга гладила ее по шерсти, чесала за ухом и приговаривала: «Ну и что ты — кушала тетю, кушала дядю?» — и собака, повизгивая, смотрела на нее своими большими собачьими глазами. Затем в сон пришли бледные красноватые огоньки трассеров. Они летали, кружились и танцевали на улице.
А потом в темную комнату в Грозном пришел Алеша. Ему было лет пять. В руках он держал серого котенка. Ольга помнила его — когда-то Леша притащил этого котенка домой. У котенка было что-то с желудком — все, что съедалось, тут же выходило вон. У него слезились глаза, в уголках глаз собирался желтый налет, он еле стоял на дрожащих лапах и жалобно мяукал. Ольга лечила его каждый день. Раздавив таблетку тетрациклина, она ложечкой вливала раствор ему в пасть, промывала глаза настоем ромашки, но котенок все равно умер, и его похоронили во дворе в коробочке. Сейчас он сидел на руках у сына и молча смотрел на нее. И Алеша молчал.
Ольга бросилась к сыну, сшибая столик, прижав его к себе вместе с котенком. Плакала и не могла наплакаться… Потом плыла куда-то, в солнечный свет и смех детей.
Тем хуже было пробуждение. За окном близко ахнуло. С потолка посыпалась побелка, Ольга мгновенно села на диване, разом оказавшись в темной квартире без света и сына.