Селение Ведено столетиями считалось оплотом мятежей. В XIX веке Шамиль погубил в этих местах армию графа Воронцова. Село разрушалось и сжигалось, отстраиваясь заново. По местным меркам, немаленькое село с центральной улицей в несколько километров, с большим рынком, где на прилавках мед и турецкие свитера, сигареты и видеокассеты. На глаза везде попадались вооруженные боевики. Ольга нервничала. Остановились возле комендатуры.
— Я пошла договариваться, — открыла ручку двери Наташа. — Итак, вы — мать.
— Нет, — ответила Ольга. — Скажите — тетя. Знаете, Наташа, это очень непросто, — играть, как я сына нахожу.
Русский мальчишка был еще жив. Он лежал в палате один. В окно светило солнце, но уютно от этого не было, пустая комната со стенами с облезшей краской и одинокой панцирной кроватью посредине производила гнетущее впечатление. Постельного белья у парня не было. Он лежал на старом полосатом матрасе, покрытом засохшими пятнами крови. Ни шторок на окнах, ни тумбочек — палата больше походила на мертвецкую.
— Живучий парень. Прямо удивительный случай, — совершенно без акцента, по-русски рассказывал местный врач, подводя Ольгу и Наташу к лежащему солдату. — Два ранения. Слепое осколочное в бедро и пулевое в грудь. Большая потеря крови. Пробито легкое, на выходе раздроблена лопатка. Пневмоторакс. Кашляет чистой кровью. Такой, знаете, с пузырьками воздуха. Я рану не зашивал — грязная. Обработал, наложил повязку. Нужны вливания хлористого кальция, но у нас он в дефиците. С бедром тоже все плохо… Рана квасится, скоро начнется сепсис. Просто чудо, что он еще жив. Но состояние катастрофически ухудшается. Навряд ли вы его довезете. Впрочем… — Врач задержал взгляд на лице раненого и спокойно добавил: — Впрочем, здесь он точно помрет.
Не требовалось обладать знаниями врача, чтобы понять, что парень умирает. Стриженый солдат-срочник лет девятнадцати, худое тело прикрыто солдатской курткой, испачканной кровью. На остром подбородке русый пушок никогда не бритых волос. На грязном лице с провалившимися глазами подтеки от слез.
— Не хотели его тете отдавать. Только матери, — не сводя с парня глаз, шепотом рассказывала Наташа о своих переговорах в комендатуре. — Я им — живой же, значит, воля Аллаха. Надо, чтобы жил! А эти, комендантские: «Какая воля? Просто недострелили». Еле уломала. Сказала, что мать больная — не может приехать. Почему вы не захотели его матерью назваться, никто же не проверял?
Ольга не ответила. Наташа шагнула к раненому. Он был в сознании. Блестели глаза.
— Ты только держись, ладно? Мы постараемся тебя вывезти. Наши совсем рядом — в Шали. — Корреспондентка говорила громко, не обращая внимания на стоящего рядом врача. — Как тебя зовут?
Ольга машинально отметила в сознании слово «наши». Парень облизнул покрытые коркой губы и что-то еле слышно произнес. Можно было уловить только слово «пацаны».
— В смысле — твои товарищи? Убиты они все. Ты один остался. Откуда ты?
Парень прикрыл глаза, и по его щекам покатились две слезинки.
— Из Томска, — прочитала по его губам Ольга.
С машиной решилось быстро. Старенький темно-зеленый уазик, «буханка» в простонародье, а на войне — «таблетка», потому что такие машины использовали в войсках медроты. Хозяин машины запросил 200 долларов, но помог перенести раненого. И принес из дома два старых матраса. Рассчиталась с ним Ольга. Со стороны боевиков к ней никаких вопросов не возникло: казалось, они вообще не заметили, что она была в селе.
— Потерпи, — приговаривала Ольга, оставшись с мальчишкой в кузове. — Нам только на территорию наших заехать. Чудо нам надо, сынок…
Наташа села в кабину с водителем.
— А говорила, что ненавидишь федералов… Видишь, как о своих заботишься. Сразу нашла и помощь, и машину, — проходя мимо уазика, язвительно бросил ей обвешанный оружием чеченец из комендатуры.
— Мне всех жалко, — с обидой выкрикнула в опущенное окно Наташа, но боевик только махнул рукой. На войне нельзя быть за всех. Как бы корреспонденты и гуманитарщики ни пытались доказать себе и другим обратное.
Уазик поехал по пыльной гравийке, петляющей среди подножий гор. Со лба водителя текли капли пота. Шея тоже была мокрой. Стрельнуть могли в любой момент, могли остановить на любом повороте. Зеленый кузов машины нагрелся солнцем, внутри, на двух матрасах, скрипел зубами и кашлял кровью парень. А Ольга, сидя возле него на железном полу, поддерживала его голову на ухабах и рассказывала о городе Томске, о знакомых им местах, о прохладной реке Томь и вереницах фонарей на набережной, где по вечерам гуляет беззаботная молодёжь. О его маме, об ожидании весточки из почтового ящика и о том, что всем на свете управляет чудо.