Древние говорили, что скала хотела поглотить убийцу, но Архангел Гавриил, спустившись с небес, остановил ее, на камне отпечатались выжженные следы его ладони.
Из кричащей скалы выходит ручеек, он течет, словно никогда не высыхающие слезы, оплакивающие Авеля, а за ним последующие миллионы и миллионы убитых; и тех, которых еще убьют в будущем.
С этого места разошлась по земле война.
Ольга приехала в Сирию в 2012 году по паломнической поездке. За это время она стала постоянной прихожанкой храма, перенесла операцию на черепе по удалению гематомы — закровил какой-то сосудик, в Москве ее наградили орденом Мужества, но она его не носила. В Сирии она посещала знаменитый женский монастырь в Маалюле, где местные жители и сейчас говорят на арамейском языке, на котором говорил Сам Сын Божий.
Поездка к пещере Магарат ад-Дамм в паломнической программе не планировалась. Ольга отстала от группы, договорилась с русскоязычным проводником и специально приехала сюда, на гору Касьюн.
Было жарко и ветрено, ветер гонял по горе пыль. Других туристов у пещеры не было. Сюда стало небезопасно приезжать. Ольга стояла у застывшей в крике пещеры и вспоминала другой крик, из прошлого, когда они вместе с одной женщиной весной 1996 года забирали из рефрижераторов своих сыновей.
Пока они ожидали у вагона, та женщина — невысокая, с бледным лицом — рассказала, что успела купить по дороге сыну носки. Государство выдавало только форму, на ноги мертвому надеть было нечего, поэтому она забежала в магазин и купила эти носки, которые комкала в руках. Она еще не знала, что остается от человека, сгоревшего в бронетехнике. Ей вынесли черный чурбачок, размером с новорожденного ребенка, без рук и ног. И тогда Ольга услышала этот крик.
Одинокий крик женщины поднялся над путями и растворился в шуме города. Ольге самой пришлось укладывать этот чурбачок в гимнастерку, застегнув ее на все пуговицы, потому что женщина потеряла сознание. Ольге было легче, она многое видела за этот год, чего люди видеть не должны. И кроме того, она уже знала, что тело — это всего лишь одежда, в которую одевается душа.
Сейчас, глядя на скалу, она думала, что если бы ее беззвучный крик обрел голос, то он бы звучал именно так, как кричала тогда у рефрижераторов та женщина.
Матери видят саму суть войны. Вся боль войны — им. Никто другой ее так не видит. Еще — вот эта скала… Вспомнились рассказы об одном командире разведвзвода, выносившем из-под огня чеченских детей при первом штурме Бамута. Он бежал раненый, вынося детей на руках, стрелял, падал, кашлял кровью, а на вопрос одной девочки — дяденька что с тобой, ответил — все хорошо, на ежика наступил. Он вынес из-под огня детей своих врагов, а после, сказав детям, что забыл сигареты, побежал за пулеметчиком, который их прикрывал и который к тому моменту был уже ранен в обе ноги. Он победил саму суть войны.
И раненый офицер с забинтованной рукой, с посеченным бетонной крошкой от близкого разрыва лицом, которого Ольга видела возле рынка в Грозном и который, проходя, остановился возле одной женщины-чеченки с кричащими от горя глазами, с семилетним ребенком-инвалидом на руках, живущей где-то в развалинах, и молча отдал ей весь свой сухпаек и все деньги, которые у него были, тоже эту войну победил. Все, кто мог убить, но не убил, кто мог добить, но вместо этого перебинтовал; кто не прошел мимо, кто недожил, недоел или недоспал ради другого, отзываясь на лучик света, исходящий откуда-то выше небес, — все они были учтены в вечности, хоть на чуть-чуть, но уменьшив исходящий из скалы ручеек слез.
Священник на похоронах произнес: «Вы не могли спасти своего сына, но зато спасли многих других сыновей. И в этом ваше утешение». Но не об утешении она тогда думала. Для каждого из мальчишек, живых и мертвых, она на время становилась их матерью. Настя как-то сказала: «Мама, ты сколько вытерпела… Ты такая сильная…» А она не сильная. Просто любила.