Тот пожал плечами, словно говоря: «А какая разница?».
– Послушай, – как можно мягче проговорил Ал. – Мы все исправим. Прости, прости пожалуйста, что я не понял этого раньше. Но это ничего, мы…
Он осекся. Не было никаких «мы». Через несколько недель не будет.
– Ты уезжаешь, да?
Ал остался с открытым ртом. Юдзуру вряд ли умел читать мысли.
– Я видел, как твой отец о чем-то разговаривает с учительницей Саеко, – тот спокойно пожал плечами. – Больше не о чем.
Ал не знал, что ответить, он чувствовал себя максимально потерянным и беспомощным и готов был снова разреветься.
– И когда? – Юдзуру попытался возобновить попытки оттереть сумку, но увидел, и Ал вместе с ним, что руки у него трясутся, и спрятал их под стол.
– На летних каникулах, – бесцветно ответил Ал. – Как только учеба закончится.
– Понятно, – тем же тоном ответил Юдзуру.
Ал сел на колени и вытащил ладони друга из-под парты, тот был вынужден развернуться к нему хотя бы в пол-оборота.
– Юдзу, поговори со мной пожалуйста. – Юдзуру поднял на него взгляд. – Летом езжай к брату. Осенью помогай сестре с уроками. Так родители и на нее больше смотреть будут, если отличницей станет, и тебя похвалят. А ругать когда будут, если нельзя с ними больше говорить, проще уйти. Уйди, если есть возможность. Пытаться сделать свою жизнь лучше – не трусость. Езжай к брату, к бабушке. А если не сможешь, помни, что все равно выберешься. Поедешь учиться после школы в какой-нибудь большой город. В Токио или Акиту, а может, даже ко мне по обмену. А до этого старшая школа, там ребята другие. А до этого в третьем году классы снова перемешают. Вряд ли мы третий год бы вместе попали. А до этого может, ударишь кого, и тебя тоже боятся будут. Или я ударю до того, как уеду, я скажу им, чтобы тебя не трогали, мне бояться нечего. Да и к осени они уже забудут о тебе, и так даже лучше. А потом в третьем классе или в старшей школе друзей хороших найдешь, и химию подтянешь, и играть не переставай. Руки у тебя золотые. А я звонить буду. И приеду. И с родителями лучше будет. Ты говорил им, что уедешь…
– Да, – тихо ответил Юдзуру.
Ал хотел спросить про их реакцию, может, посоветовать что-то еще, но вместо этого срывающимся голосом заговорил:
– А если я пропаду в один момент, ты не расстраивайся. Жизнь-то на мне не заканчивается.
Юдзуру как-то дергано пошевелился, словно хотел освободить руки, и поднял на него взгляд. Ал только потом понял, что ему нельзя было этого говорить. Когда выходил из школы, понимал, как это прозвучало. Словно он говорил, что в какой-то момент просто бросит Юдзу, отвлечется на свою новую жизнь, как отвлечется Юдзу на свою. А он просто боялся в какой-то момент умереть.
Все те оставшиеся недели, что были отданы Алу, чтобы доучиться до каникул, он чувствовал, что словно захлебывается в беспомощности и отчаянии. Он без перерыва снова и снова прокручивал у себя в голове идеи, как разрешить эту ситуацию, и снова и снова приходил к выводу, что выхода нет. Ему придется пожертвовать этим годом с несколькими месяцами в Японии, с другом, наверное, единственным человеком, который его понимал. И временами Ал думал, что это можно пережить, что они с Юдзуру будут созваниваться, что самому ему будет легче в штатах без всех этих японских правил и замашек. А временами ему казалось, что кто-то тянет его за ногу на дно, и он не может сопротивляться.
В особенности это происходило, когда он растворялся в сонном жарком мареве класса, досиживая последние дни за партой, и случайно бросал взгляд на Юдзуру. Они почти не разговаривали, просто постоянно были вместе, им даже уроки давали делать в гостях и бабушка с папой Ала, и родители Юдзуру. Только вот Ал не мог отделаться от мысли, что это было скорее мучительно. Доучиваться до летних каникул не было смысла, он все равно начнет этот учебный год в штатах заново, начиная с сентября. Экзамены были сданы в марте, а летние тесты будут не столько важны в новой школе, сколько факт, что он меняет уже пятую, причем в разных странах. Но он ни разу не сказал Юдзуру идти домой делать уроки одному. И не только для того, чтобы он не был один, чтобы меньше проводил времени с семьей. В Але выработалась странная привязанность к другу, и, хоть это было больно, а при расставании будет еще больнее, он не мог, да и не хотел ее разрывать.