– Ну-ну, все будет хорошо.
А когда он наревелся, взяла его лицо в свои теплые ладони, темные глаза у нее были мокрые, на загорелом морщинистом лице – дорожки от слез.
– У тебя все будет лучше всех.
Когда сидел в самолете, Ал ничего уже не чувствовал и снова и снова прокручивал эти слова у себя в голове.
У тебя все будет лучше всех.
Удачи, Александр Кольт.
ЧАСТЬ 2 Не страшно
ЧАСТЬ 2
– Ты как труп выглядишь.
– Возможно, – согласился Ал, переводя взгляд на дрожащие руки с щеткой в одной, пастой – во второй. – Но я не просил комментировать.
Во рту почувствовался солоноватый привкус. Он вспомнил ту фотографию, которую отец сделал у океана. Но даже если он сейчас выглядел, как на ней, это не было поводом так начинать разговор после возвращения домой.
Теперь отец пропадал там, где бы-то ни было, еще больше, чем раньше. Хотя, может, Ал просто отвык. Мирон перестал играть в молчанку и по возможности отвечал на вопросы Ала, оставалась только одна проблема. Ал почти перестал спрашивать. Будь отец сговорчив хотя бы настолько несколько месяцев назад, он уже был бы бесконечно рад, теперь же новости о предполагаемых целях, местах и врагах не отдавались внутри ничем.
Его скорее волновал вопрос о зачислении в новую школу. Они с отцом должны были понести документы на днях, и Ал понимал, что надо готовиться к вопросам о предыдущих школах. А еще о никуда не девшейся рекомендации занять его спортом. Ал попросил отца спросить у бабушки, не может ли она узнать, нельзя ли ее как-то отозвать. В ответ получил рекомендацию позвонить ей самому. Как странно, но спустя столько времени ежедневных разговоров, он не мог говорить с ней уже несколько недель. Только отец этого не понимал. Но понимание всегда приходило не от него.
Ал рассказал об этом Юдзуру, обо всем рассказал, и получил то, о чем едва ли не грезил. И пусть это понимание было сложнее, глубже, чем то, которое он получал от друга, когда они обсуждали глупые поступки своих одноклассников, ощущалось не так ярко. Их общение в принципе стало не таким ярким. Может, Юдзуру был все еще обижен или расстроен за то, что остался один; может, не мог так часто пользоваться телефоном для звонка в другую страну; может, просто сам Ал стал меньше говорить, а общение было таким всегда, ведь раньше болтал больше он. Ал понимал, что все вместе. А еще он понимал, что сильно тоскует. Не по стране, а по дому и другу, по бабушке. Поэтому хандрит. Конечно, он почувствовал себя странно еще в Японии, но почему еще он может то впадать в желание сделать хоть что-то, сходить куда-то, ударить кого-то, отвлечься на что-то, а потом выпадать в полную апатию?
Так что того, что он не понимал, почти не было. Кроме одного момента. Ал не мог спать в своей комнате. Он помнил, как когда он жил у тети с дядей, в какой-то момент начал бредить от одной только мысли наступления ночи. Он не боялся темноты, страха в нем в принципе не было. Но он просто на стенку лез, когда теми вечерами возвращался после второй смены по темноте, когда силился делать уроки, ужинал, чистил зубы. Тогда дядя едва ли не впервые на памяти Ала позвонил отцу, чтобы поговорить о его состоянии, а тетя спросила, хочет ли он, чтобы его отвели к врачу. Ал согласился, тетя отвезла его в какой-то небольшой дом, мало похожий на больницу, и после этого все прошло. И вернулось.
Ал почувствовал это, как только вернулся домой. Его должен был пугать коридор, в котором убили маму, но ощущение, словно ты на кладбище, было в спальне. Ал спал на одном из диванов в гостиной, на втором спал отец. Диван Ала не разбирался, и ноги ему приходилось класть на подлокотник. Отец говорил не страдать не пойми, чем, а парень даже днем в спальню старался не заходить.
Именно из нее он выскочил сегодня, сбросив весь мусор, накопившийся за день в гостиной, на кровать в спальне. Отец отправил его мыть руки перед ужином, а Ал поборол желание почистить зубы и лечь спать. Он дождался отца, на сегодня план выполнен.
Но теперь не мог оторваться от своего отражения. В свете белой слегка мерцающей лампы все казалось хотя бы лучше, чем на том злосчастном фото. Да, у него были мешки под глазами, кожа казалось сероватой, глаза – тусклее. Ал провел рукой по щеке. Но он восстанавливал режим к школе, он все еще стоял в этом блекловатом белом свете, отражавшемся яркими бликами в контрастных темных глазах. Странно, раньше они казались светлее. Голубого не стало меньше серого, скорее оба цвета просто потемнели, но не так, как у отца, где словно сквозь темные тучи проглядывало синее небо. Теперь у Ала в глазах плескалось море. А может, так казалось из-за освещения. Из-за непривычки видеть себя без очков.