Маленький Ал в этот момент ковырял носком сандалии дырку в асфальте. При словах отца он поднял взгляд наверх, но продолжал упорно молчать. До Ала не сразу дошло, чего, по мнению взрослых он понимает или не понимает, лишь после дальнейших бабушкиных слов:
– Ну, если на японском он не говорит, – нарочито небрежно произнесла она, – то и японских сладостей не получит.
Маленький Ал перестал ковырять асфальт и на чистом японском, насколько это было возможно в четыре года, выпалил:
– Это нечестно.
Бабушка с папой засмеялись, маленький Ал скривился и побежал к маме. Папа поднес камеру к ним, приблизив ее к черной макушке, прячущейся за маминой юбкой.
– Издеваются они над тобой, да? – она тоже смеялась.
– Да, – проканючил маленький Ал на русском.
– Мама, – позвал ее папа, поднимая камеру и спеша озвучить, что сказал ранее и для мамы, которая японского не знала, – у тебя очень хитрый сын.
Ал дернулся вперед, больно проехавшись коленками по ковру, но успев-таки остановить кассету на том моменте, где слегка размазано из-за движения, но так близко было видно ее лицо. Она раскраснелась от жары; из-за тени от шляпы и прищура от палящего солнца было не видно ее глаз, но Ал знал, что они голубые; волосы она собрала в небрежный короткий хвостик и начес на ее челке осел и мокрыми от пота прядями разбросался по лбу. Раньше он не замечал у нее морщин, как и ямочек на щеках, слегка неровных зубов, веснушек на плечах, хотя на лице их почти не было. Ал свыкся с тем, что забывает ее лицо, что он похож на отца, а не на нее, за исключением, разве что, носа, что не увидит ее в зеркале, перестал винить себя в этом, теперь нужно было только запомнить все эти мелочи до следующего раза, когда они начнут ускользать, когда он снова не начнет вглядываться в фотографии.
Учить найденный проигрыш не хотелось, досматривать кассету тоже. Ал ушел на кухню ставить чайник, хотя чай пить не хотелось. Он знал, что отец будет ругаться за бардак, когда вернется, поэтому решил убрать мусор и гитару. А про кассету забыл.
Несколько часов спустя отец подошел к телевизору, чтобы вытащить ее и ухмыльнулся.
– Это там, где ты притворяешься, что не понимаешь бабушку?
– А зачем она заставляла меня говорить с ней только на японском? – в тон ему спросил Ал.
– Чтобы ты был образованным, – отец вернулся на диван. – Поставь пожалуйста чайник.
Он устало, но расслаблено прикрыл глаза. И это выражение сопровождало его вплоть до ужина, пока Ал не поймал на себе его взгляд.
– Что? – спросил он и несколько кусочков белка сбежали из его рта.
Но взгляд оказался не проницательным, а задумчивым.
– Через недельку, скорее всего прямо перед школой, состоится, м-м, прием в доме Карла, – тщательно выбирая слова проговорил Мирон, расстегивая верхние пуговицы рубашки. – И тебе стоит прийти.
– Зачем? – Алу было слишком лень торопить его переходить к делу.
Отец побарабанил пальцами по столу, явно желая увидеть в них сигарету, а не вилку. Ал был удивлен, он крайне редко видел, как отец нервничает.
– Ты показал себя, сынок, – непривычно низким голосом проговорил он. – Не знаю, в курсе ли ты, но все эти годы я старался, чтобы как можно меньше людей узнали о факте самого твоего существования. Что ты появился на свет или что ты… что ты выжил после той ночи. Чем меньше людей знают об этом, тем меньше людей хотят тебя убить. За мертвыми нет нужды охотится.
Он дал Алу секунду, чтобы переварить это. Тот знал об этом, не помнил, как узнал, но знал. Но также знал, что отец ни разу не говорил это вот так в открытую.
– Но вышло так, – делано приободрившимся голосом продолжил отец, – что ты показал себя именно тому, кому меньше всего надо. Тебя нет смысла больше скрывать, Саш. Это может спровоцировать еще одно покушение на твою жизнь. Мы найдем способ, как это исправить, но ты должен дать им тебя рассмотреть.
Ал смотрел на него секунду, потом спросил:
– Кому – им?
Отец помедлил с ответом.
– Ведь вышло, что единственный, кто принимает тебя в серьез, единственный, кто заметил меня, это…
– Гор.
Отец произнес это на выдохе, словно порыв ветра пронесся в жарком летнем дне.