Отец раздумывал довольно долго, и судя по туманности в голосе, когда снова заговорил, все еще продолжал.
– А что потом? Когда он потеряет бдительность и хоть на каплю доверится моему... моей лжи.
– Ты знаешь, что убить его должен я, – серьезным тоном, может даже серьезнее, чем при всех произнесенных до этого фраз, ответил Карл. – И сомнений об этом не должно быть ни у кого.
Ал вдруг вспомнил слова Тони. Правила. Занять место Гора может лишь тот, кто его убьет, либо старший ребенок, но детей у него не было. Уже привычной тягучей массой начало приходить осознание.
– Поэтому ты должен будешь уйти, – продолжил Карл. – Оставшись со мной наедине, он не станет рисковать. Он достанет пистолет. Но Гор импульсивен, поэтому сделает любимый им широкий жест, изображающий добрые намерения, что он скорее застрелится, чем нарушит слово, в нарушении которого я его обвиню. Я смогу его заставить.
– Он приставит пистолет к своему виску, и ты тут же сделаешь так же? – уточнил Мирон.
– Не я, – ответил Карл. – Видишь ли, я не собираюсь наступать на те же грабли. Я помню, что у него есть сторонники, которые даже после смерти, даже после того, как я официально займу его место, обратятся к единственному оставшемуся обходному пути – к законному. Ты знал, что если на камере видно, как человек представляет пистолет к виску, а потом умирает, если не присматриваться, невидящие увидят самоубийство? А те, кто знают? Увидят меня и укажут пальцем, намекая, что Гор на курок-то не нажал. А кто останется? Я не хочу снова сесть, поэтому у меня в руках оружия не будет. Я правил переговоров не нарушаю.
– А у кого будет?
Карл ненадолго задумался, а потом протянул:
– Форд хорошо стреляет.
– Здорово же у тебя все получается, – протянул отец.
Ал был с ним согласен. Он ни разу еще не слышал от Карла настолько продуманного плана. Раньше они были проще, менее детальными. Видимо, в Японии они действительно начинали со спонтанных обстоятельств. И Ал готов был рискнуть при наличие такого плана.
– Если все пойдет по плану, – озвучил отец его мысли.
– Ты готов рискнуть при таком плане? – спросил у него Карл.
Но не отец.
– Готов.
Тонкая материя убийства. Карл определенно держал раньше в руках пистолет, спускал курок. Ал не хотел об этом думать, но наверняка, отец тоже. Но оба понимали лишь живого человека, его жизнь, и как ее оборвать. Но натура самоубийцы она другая, она мертва, потому что до конца живым назвать человека, готового на убийство не кого-то, а себя, назвать нельзя. И ни Карл, ни отец ее не понимали. Возможно, если план сработает, если их главный враг умрет, никто не обратит внимания на то, что он готов был убивать лишь других, но не себя, покормит себя версией того, что какой-то политик не справился с нагрузкой на работе, застрелился на глазах у старого бывшего друга. Но понимать здесь надо было не Гора. Ведь убить себя можно не только из-за нагрузки на работе, не только из-за собственной слабости или отчаяния. Только человек, который действует из этих, других целей – не желания все прекратить, а исполнения долга – не будет этого понимать, не признает себя самоубийцей, не будет до самого конца знать, что он умрет, что он не станет так рисковать, рисковать не проститься с жизнью, рисковать тем, ради чего будет готов умереть, и пойдет на это. И отец именно этого не понимал, и Карл не понимал тем более. Зато понял Ал.
Он спал мало и очень тревожно. Казалось, будильник, пытавшийся без надобности разбудить его несколько часов назад, звенел снова и снова, заставляя подскакивать в кровати. Ему снился то обрыв у моря, где он шел по самому краю; то прогулка с Юдзуру, в середине которой он терял друга из виду и терялся на темных или туманных японских улочках. После того, как он обедал с Бэном и Тони очень острой лапшой, после чего поссорился и почти подрался с первым, его снова вырвало из сна, только теперь что-то постороннее.
– Ты весь вспотел, – кто-то погладил его по голове. – Приоткрыть окно?
Ал протер глаза, тяжело дыша, и разглядел тревожное лицо отца в тусклом свете торшера. За наглухо запертым окном все еще было темно.
– Хотя не стоит, а то простудишься, – перебил сам себя отец и убрал руку.
Ал привстал и хотел спросить про время, но вместо этого выпалил: