Серое осеннее калифорнийское утро превратилось в теплую японскую ночь. Он смотрел на звезды и рассказывал отцу о друге, о том, что он сказал… о призраках, обитающих в лесу у горы Фудзи.
– Кто умер? – выдохнул он.
Никто не ответил. Он поднял взгляд – отец смотрел со страхом и какой-то болью, Карл – непонимающе, тревожно. Мозг Ала сделал выбор в пользу второго, дав импульс повернуть голову, чтобы не смотреть на отца.
– О чем ты? – спросил Карл, взглянув на Мирона и явно не понимая.
– Я видел тело, – настоял Ал, заставляя себя сосредоточиться на собственном голосе, на словах, не завыть. – У соседнего здания, кто-то умер. Наш или…
Последняя команда мозга оказалась очередной ошибкой. И видимо, последней. Обычно первым умирает сердце, но именно в тот момент отказал мозг, пока то еще билось. И следующий вопрос Ал уже задал бездумно, говорил, не понимая о чем.
– Это был стрелок, да? Поэтому Гора не убили. И тебя тоже. Вы правда были безоружны, но тот, кто должен был убить… – у него пересохло во рту. – Это был Клиф?
И ничего не понял и не почувствовал, получив молчаливый ответ. Лицо отца, Карла ничего не давало, не показывало, не наводило на выводы. Никто не говорил, не шевелился. Ал не мог уже ничего сказать, просто выдыхал через открытый немой рот. Без ориентира, через сколько Ал смог что-то сказать, из него послышалось:
– Пойду в душ. Мне нужно будет уснуть.
– Выпьешь капли, они тебе помогут, – согласился Карл. Что выражал его голос, было непонятно.
Мирон так быстро Ала не отпустил. Схватил его за плечо, сжал, положил вторую руку на другое. Ал просто стал ждать, пока он сделает, что собирался. Отец провел руками по рукавам кофты, по карманам джинсов. Но даже если бы Ал захотел иметь при себе нож, его забрали еще вчера. Наконец, отец отпустил его, напоследок сжав плечо, и слегка подтолкнув к ванной.
Ал дождался, пока Карл не пройдет из коридора в гостиную, пока отец не выпьет что-то на кухне, и не пойдет туда же. Ал в этот момент копался в сумке, брошенной ему под ноги. В ней правда оказались вещи, одежда и несколько шуршащих пакетов. Он не видел, его ли это одежда, просто вытащил что-то чистое, чтобы уйти с этим в ванну. Когда встал на ноги, обернулся, увидев Карла, стоящего боком, отца в дверном проеме видно не было. Без страха, что его остановят или заметят, Ал одним движением засунул руку в карман куртки отца, вытащил оттуда бумажник, зашел с ним и одеждой в ванну. Не стал закрываться, включил воду. Взятую из сумки кофту он повесил на бортик ванной, бумажник забрал с собой, а еще бритву. Быстро открыл окно, почти не задев жалюзи, одним движением перемахнул через него, вторым: закрыл раму, оттолкнулся от тоненького карниза, заметил балкон с лестницей, ведущей на второй этаж апартаментов, где он оказался, прыгнул до перилл. Спустился по лестнице, пошел по улице подальше от жилого района, туда, где можно было поймать такси. Сидя на заднем сидении за водителем, ногтем открутил винтики на лезвии бритвы, сунул их в карман. По знакомой тропинке, крыльцу, добрался до дома.
Он смог вздохнуть в коридоре, но вдох оказался полным тяжестью, словно давление понизилось в полутьме коридора, говорившего: «добро пожаловать назад». К ней восемь лет назад, так же лежавшей мертвой в этом коридоре.
Боли не было никакой.
Ваша жизнь является ценным даром от ваших родителей. Подумайте о них и о вашей семье. Вы не должны страдать в одиночестве.
Переговоры
Серо-бирюзовый потолок, освещенный лишь светом из коридора за застекленной, загороженной решеткой дверью, казался обычной пеленой перед мертвыми глазами. Картинка была похожей на последнюю сцену из фильма умирающего, которого не смогли спасти врачи, и теперь его труп лежал в морге, настолько, что Ал и не заподозрил, что не умер.
Рядом сидел отец. Склонив голову, прикрыв лицо руками, он выглядел, как старик, и смотрел не в койку, а в пустоту. Он не видел, что его сын очнулся, не мог видеть. А Ал не понимал, что его тело способно что-то сделать, не понимал, что что-то нужно сделать.
В комнате их было не двое. Два темных силуэта сидели почти что напротив койки, но ближе к полоске света. Одна из фигур, та, что располагалась ближе к двери, была почти черной, неразличимой. У второй освещенным было только лицо. Словно белая гротескная маска, на нем виднелись две маленькие точки светлых глаз, далеко посаженных друг от друга, и круглых, как на детском рисунке, обозначенных запятой. Черта тени под носом снизу и сбоку. А еще рот. Он был похож на частокол забора или полоску на стене в тюрьме, которую перечеркивали линии времени, проведенном взаперти. Сколько Ал вглядывался в это лицо, понять он не мог, линий времени для него не существовало. Но все же глаза смогли вылепить из белого пятна рот, словно зашитый белыми полосками нитей шрамов, длинный нос, светлые, сливающиеся с сероватостью кожи, глаза, обретшие нормальную человеческую форму. Но если лицо было человеческим, что-то, зашевелившееся в животе, было животным. Ничего человеческого в Але не осталось. Но появился страх.