Он рывком заставил себя встать и, словно тряпичная кукла обмяк. Обратно на подушку он не упал, он вообще потерял возможность шевелиться, отключился. Очнулся снова, когда почувствовал что-то помимо накрахмаленной чужой одежды на плече. Это очнулся отец.
Ал не знал, говорил ли тот что-то, но он не мог этого слышать, или его губы просто открывались и закрывались, не в силах выдавить ни звука, но от этой глухоты мир снова пошатнулся. Снова пришел в норму, в которой ты можешь хотя бы понимать, что все еще существуешь. Тепло губ на лбу, шевеление волос под большой ладонью на затылке, странное покалывание в руке. Последним оказался клейкий пластырь, дергающий Ала за волоски на руке, при неловком движении. Однако иглу, от которой отходила длинная, отливающая голубизной и желтым бликом света, трубка, он под кожей не чувствовал.
– Как ты себя чувствуешь?
На удивление, слышать и понимать он смог сразу. Но это слово. Чувствовать.
Одна рука, голова точно были на месте. Ноги, ребра… вторую руку он одновременно ощущал слишком сильно и не ощущал вообще. Медленно повернув голову в ее сторону, Ал обнаружил тугой бинт, давивший на пораненное запястье и заставляющий все вплоть до локтя неметь.
Отец проследил за его взглядом и рукой повернул голову в другую сторону. Запах. Это была кожа. Точнее, ее заменитель из дешевого магазина. И сырость. Куртка только просохла после улицы. И сигареты.
Ал снова чуть не уснул. Только теперь не от дурноты, а от слабости, которой сопротивляться не хотелось.
Глаза не дали раствориться в этой бездне на очередной неопределенный временной промежуток. Теперь он снова мог видеть дверь, свет за зарешеченным окном – от серости ритмичных квадратиков становилось тошнотворно – и два силуэта. Страх. Ал понял его, когда уже отстранился от отца, на удивление, оказавшись сильнее, чем он.
– Саша, – шепнул отец осипшим голосом. – Это…
Он посмотрел в ту же сторону, выглядя при этом глубоко несчастным. Он был загнан в угол. Не только пережитым горем, но врагом, подобравшимся за спину.
Но Ал не мог думать о произошедшем, а значит, не мог задавать сам себе вопросы. Где Карл? Почему отец пустил этих двоих? Ни один из них даже не пронесся у Ала в голове, ему не нужно было их сдерживать. Как и чувства. Одного взгляда на отца хватило, чтобы животное тошнотворное ощущение в груди заглохло, уступив место абсолютному безразличию.
– Здравствуй, Александр.
Гор счел состояние Ала достаточно приемлемым, чтобы начать разговор. Парень почувствовал, как сжались или дрогнули пальцы отца, все еще лежавшие на плече.
– Тебе еще плохо? – участливо спросил Гор. Его голос не был наполнен страхом, тусклостью, как у отца, но тоже был хриплым. Но эта хрипота вызывала куда больше отвращения и неприемлемости, чем то страшное, слышавшееся в отце. – Ты не можешь говорить? Я могу подождать.
– Здравствуйте, – выдавил из себя Ал.
Собственный голос казался чужим, он не чувствовал напряжения голосовых связок, но слышал хрип, потому кашлянул. В ушах зазвенело, и следующие слова Гора он почти не расслышал.
– Отлично, – заметил мужчина. – Теперь мы можем приступить.
– К чему? – бесцветно спросил Ал.
– К переговорам.
Личным. С Гором с глазу на глаз. Только он и тот, о ком столько говорили, кто за стольким стоял, кто так напугал его, расплываясь силуэтом за водой аквариума, к кому Ал сейчас уже не чувствовал ничего. Не так должен был настать этот момент. Чувства должны были быть другими. Они должны были быть.
Но еще был отец. Не способный сражаться, говорить. Мысль, горячее желание было промелькнуло, но тут же пропало. Ал инстинктивно загасил его. Голова должна остаться чистой.