Он понял, что это было грубо. Но плюс этого места был в его непроницаемости к грубости.
– Ты всегда не хотел рассказывать что-то другим или это началось только здесь? У тебя есть друзья?
Ал мигом забыл о грубости. Он подумал назвать для Кэрри своими друзьями Макса и Тони, это были единственные подходящие по возрасту люди, которые могли сойти за друзей, но так и не решился заговорить об этой части своей жизни.
– Ну было парочку.
Кэрри снова закрыла тему. Ал снова расслабился. Психолог снова начала говорить свидетельства, что для этого еще рано.
– Значит, общаться с кем-то тебе не противно. Тогда почему ты отказываешь себе в этом?
– Отказываю? – переспросил Ал. – Я просто не хочу.
Лицо психолога стало слегка сочувственным, более мягким. Алу это не понравилось.
– Просто я заметила, что ты не только отказываешь себе, – произнесла она. – Словно наказываешь себя.
Ал хотел снова переспросить, но так и замер с открытым ртом.
– Наказываешь отсутствием общения, – подсказала Кэрри с видом, словно говорит очевидные вещи. – Но не только морально, но и физически. Самоповреждение своего тела…
– Я больше не режусь, – Ал без удовольствия осознал, что тон его прозвучал не спокойно, а как-то возмущенно.
Лицо Кэрри стало еще более мягким.
– Ты расчесываешь руку, – объяснила она. – Правую. Это ведь следы от ногтей?
Ал с недоумением посмотрел на здоровое запястье. Здоровым оно и вправду не было. Оно дико чесалось, словно у него проявлялась аллергия на конкретной части тела, он чесал ее неосознанно, пусть и замечал себя пару раз за этим занятием, когда не мог уснуть.
– Ты почти не спишь ночью, тянешь до утра. Не ешь. За что ты себя наказываешь, милый?
Ему надоело это слово. Его главное состояние, испытываемое теперь в противовес апатии, было дискомфортом. Сейчас он испытывал такой же дискомфорт, как от Голди и Милларда вместе взятых.
– Я себя не наказываю, – как можно спокойнее произнес он. – Самоповреждение – способ заменить моральную боль на более простую – физическую. Да, возможно, рука чешется от того, что я привык резать ее, а может это аллергия на капельницу. Неосознанно. Но сон, еда… Да вы видели эту кашу из капусты?
Кэрри медленно кивнула, но склонила голову в бок, словно оставляя этот вопрос на потом.
– Значит, ты ни в чем себя не винишь?
Ал думал что-то сказать, но вместо этого по очереди укусил верхнюю и нижнюю губу. Связь между наказанием и виной была, но нежелание есть капусту из соплей не могло сравниться с наказанием, которого он заслуживал.
– Я не могу наказывать себя за вину, – членораздельно произнес он, думая на ходу. – Потому что не могу чувствовать боли. Это… я апатичен. И это хорошо. Потому что если бы мне было так же больно, как… тогда, я бы не смог.
– То есть, пока ты не чувствуешь боль, ты не хочешь умирать? – мягко уточнила психолог.
– Мне все равно.
Она кивнула.
– А те, кто причинил тебе ту боль, от которой ты больше не мог терпеть, ты думаешь, они заслуживают твоих страданий? Заслуживают видеть, что их слова и поступки смогли тебя сломать?
– Нет, – Ал думал подумать над ответом, но он пришел сам. – Поэтому я и убил себя.
– Сам, – закончила она за него. – Чтобы доказать, что твое тело принадлежит тебе?
– Да, – вздохнул Ал, но ничего не почувствовал. И это устраивало уже больше.
– Ты думаешь, они бы смогли убить тебя, если бы ты не сделал это сам?
Это уже был не страх. Ал не мог описать это чувство, но смог увидеть заминку на лице Кэрри, когда он поднял на нее взгляд.
– Нет. Нет, не они, – Ал замялся. Стоило замолчать, но он не мог закрыть рта, изливая поток беспорядочных мыслей и объяснений, оправданий. – Мои страдания, они… Я жил лучше всех, но ныл больше всех. Мне пытались помочь, а я считал, что эти люди – тоже часть проблемы. Я и сейчас так считаю. Не могу не считать, не получается. Я эгоист, в итоге я наплевал на все старания ради меня и попытался уничтожить то, ради чего они были. Но потом, – его тон изменился, не стал менее хаотичным, но более настойчивым, словно Кэрри с ним спорила, – потом они привыкли бы. Я всем мешаю.