– Нарядим елку? – спросил отец, стягивая куртку. – Я не стал без тебя.
Он прошел на кухню, услышав слабое «ага» от Ала. Парень прошел следом, про себя молясь, что кровь с пола, по которому он шагал, ни один из двух раз не пришлось отмывать отцу.
Но дальше все пошло, поплыло медленно, как по маслу. Кухня встретила приятным запахом жареной индейки, советских салатов из детства и картофельным пюре. Отец даже не забыл про персиковый сок, сказав, что дал бы Алу шампанское, не будь он на таблетках. Ал не понимал, как чувствует себя отец: рад, напуган, что что-то пойдет не так, а может все вместе. Сам он чувствовал дремоту. Но не от апатии, а скорее от умиротворения. От запаха елки, шампанского, мяса, картошки и гороха, от привкуса персика на языке, от теплого желтого света и мерцания огней гирлянды, от новогодней рекламы с красными светящимися машинами, едущими вдоль темного заснеженного шоссе, от вечного фильма про мальчика, который остался один.
Прервал умиротворение телефонный звонок. Ал понял, что это бабушка еще до того, как отец снял трубку и посмотрел на него. Умиротворение сменилось на смирение.
– …перезваниваю, линия совсем забита. Оператор нас соединить не могла. Мирош, ты там?
– Нет, это я.
– Сашенька.
Смирение сменилось на слезы. Это было не что-то страшное, к чему он не хотел, не мог возвращаться, это была бабушка. Ал натянул провод, закрепленный в гостиной, насколько мог, остановившись в дверях спальни.
– Ну как ты там, болеешь, да? – спросила она, справившись с собой. – Папа говорил, ты в больнице лежишь. Он забрал тебя?
– Да, на Рождество, – хрипло ответил Ал и больно сглотнул. – Но вечером нужно будет вернуться.
– Ничего, подождут, – уже в более приличной манере бросила бабушка. – Хоть на праздник-то можно выпустить. Не тюрьма же там.
– Не тюрьма, – тупо согласился Ал, накручивая телефонный провод на палец.
– У тебя что-то болит? – озабоченно спросила бабушка. – А то от папы мало что добьешься, не разговорчивый ведь.
– Точно, – Ал не удержался и хмыкнул. – Не болит почти.
– А что болело?
– С… с сосудами там что-то. Слабость в общем. Тошнота.
Бабушка тяжело вздохнула.
– Такие молодые болеть начали. Ну ладно, дома отдохнешь и выздоровеешь быстрее. Не простудись там, главное. У вас же там не холодно, но дождливо, наверное.
– Да нет, солнце пока.
– А у нас снег пошел.
Она произнесла это, перейдя на русский. Но пусть она даже не произнесла фамилию Юдзу, которая на японском звучала, как снег, Ал всхлипнул. Тихо, отец из соседней комнаты не слышал, а вот бабушка – да.
– Не убивай себя, Сашенька. Бывает в жизни и такое.
Теперь его всхлипы слышал и отец.
– Но твоя продолжается, и это главное. Не зачем губить ее самому.
Она подождала несколько секунд и спросила:
– Ладно?
Ал не ответил, продолжая плакать, не понимая, нужно себя останавливать или нет.
– Ладно? – переспросила она.
– Угу, – выдавил Ал.
– Ну все, все.
Бабушка ждала, пока он не успокоится, по крайней мере, пока рваные выдохи не перестанут быть слышны в трубке.
– Ну все, не волнуйся, – она быстро и бодро вдохнула, и Ал понял, что она тоже плачет, от чего чуть не разревелся снова. – Ты со всем справишься, понял? Все будет хорошо. Лучше всех.
Ал направился в гостиную, чтобы передать трубку, не слыша, говорит что-то еще бабушка или нет. За те несколько шагов по коридору его накрыла огромная волна осознания. Он действительно справится. Это была не надежда, не желание, а такое же четкое осознание, как то, что у него в руках телефонная трубка. Он снова видел накрытый стол, гирлянду, телевизор и отца и мог оставить плач у себя в спальне. Ведь именно в этом всегда было дело, с этого все началось. Ему больше не нужно было добиваться внимания отца, даже если он снова станет получать меньше, ему будет достаточно того, что он видит сейчас. Ему не нужна информация, ее и так было настолько много, что нужно было забыть или хотя бы притвориться, что забыл. Ему не нужно было бояться за свою жизнь, он мог сполна довериться тому, что его защитят, даже если он забудет, соврет или уйдет. Отец точно сделает это. Но и Ал не даст ему перейти черту. Как бы то ни было, один раз не дал же. И сможет принять и это, и правду, и прошлое.