Потап вышел из дверей и сразу направился к огромному стеклу. В принципе, за ним и была вся лаборатория Альберта — восьмидесятиметровая комната. Остальной этаж занимали офисы, где заседали обычные сотрудники с ворохом бумаг и документов: разными архивами, которые почему-то не переводили в электронный вид. Но и в комнате за стеклом кроме двух столов с несколькими пробирками и небольшими электронными микроскопами почти ничего не было. Ровно по центру на круге возвышался громоздкий стул, подобный гинекологическому креслу, на рельсах сверху — электрический подъёмный кран и под ним центрифуга с компьютером. И всё. Что там можно было исследовать — Потап не понимал: с таким простецким оборудованием и группу крови не узнаешь. Тем не менее вход в эту комнату только из кабинета Альберта. Это был длинный узкий коридор, напичканный разными сенсорами и камерами. Перед самым входом в лабораторию — комната с обеих сторон отделена герметичными непробиваемыми стеклянными дверями, которая сначала открывала одну дверь, запускала, закрывалась, сканировала и решала — разрешён допуск или нет. И если от присутствующего даже исходил запах страха, то искусственный интеллект не давал пропуск и вызывал внимание охраны. Если в течение десяти минут не поступала команда «выпустить» — комната или усыпляла, или убивала: на что запрограммировал сам Профессор.
Ладонь Потапа хлопнула по стеклу словно проверила на прочность. Профессор говорил, что эту стеклянную стену даже не пробьёт прямое попадание самого мощного гранатомёта. Он объяснял действие стекла, что внутри наночешуйки действуют как ядерный взрыв — только не взрывают, а наоборот — сдерживают: на каждую матрицу опираются все на протяжении стекла. А под ними ещё слой и ещё и так полметра. Потап поднёс глаза к стеклу и постарался рассмотреть толщину. Непонятно — то ли десять сантиметров, то ли тридцать. Потап обернулся и рассмотрел всю глубину этажа. Взгляд перебежал от одной видеокамеры к другой потом к следующей. Потап знал, что кроме двух охранников на первом этаже — его видят все, кто работает на фирме. Если любой человек заходил на этаж внерабочее время, то нежелательный визит высвечивался на мобильных устройствах у всех сотрудников. Строго наказывалось, если кто-то визуально не отметил непрошеного гостя или не вовремя зашедшего.
Потап спиной отошёл от стекла и осмотрел всю панораму. На металлических мощных балках написано: LAB «NOKTU’AIR» № 6. Когда выходишь из лифта — слева возле стены на постаменте вокруг шара кружат шесть «обгоревших» ангелов или демонов с подрезанными крыльями.
— И шестой этаж, — произнёс Потап. — И снова — три шестёрки. Никогда не придавал значения… никогда не замечал. — Он начал вспоминать, кому принадлежит лаборатория. Во всех документах на русском языке писалось как «Ноктюр». Да и все офисные называли лабораторию также — «Ноктюр». Некоторые переводили название как «Воздушная пьеса», кто-то называл — «Ночной воздух». Но никто толком не знал истинное название и предназначение. Лаборатория оформлена на неизвестную итальянскую компанию «Рихаель Ашерн Гра́ветт».
«Если эта лаборатория под номером шесть, — думал Потап, — значит есть и другие — мне неизвестные. И вероятнее всего, это не лаборатория, а главный офис… главное здание». Он вспомнил, что в документах часто упоминались организации: «Опус Деи», «Маджестик-12», ЮНИСЕФ, «Корпорация РАНД», «Всемирный банк», ВОЗ, «Красная Роза и Белая Лилия» и некоторые другие.
И снова Потап не уловил, не узрел, что так много лет было перед его глазами, что так настойчиво мельтешило и безмолвно кричало, подсказывало и, возможно, просило.
Зачем спустился сюда на этаж и что хотел увидеть — Потап не знал. Наверное, он хотел удостовериться, что и здесь фигурируют три шестёрки: шесть демонов на входе, шестой этаж, лаборатория номер шесть. Возможно, всё это совпадение и его нелепое воображение. Возможно, и стрелка из бара он не видел в джипе Профессора, просто кто-то сидел другой. Потап махнул рукой и направился к лифту, чтобы спуститься на тридцать этажей в пещеру, где они произвели глобальную реставрацию: что-то мелькало в мыслях, но он никак не мог уловить. Внизу он прошёл четыре коридора и сразу подошёл к металлическому прямоугольнику — метр высотой и два метра длиной. Глаза внимательно осмотрели выбитые или вдавленные цифры и буквы — русские буквы. «Этому генератору, наверное, тысячи лет, — подумал Потап, — а русский язык уже существовал». Он провёл большим пальцем по цифрам 300244992. «Это столько сигов в одной секунде. Чем же обладали древние славяне, если у них были такие числа измерений? Ведь говорят восхищённо: вот это он сиганул!» Потап открыл верхнюю боковую крышку, потом нижнюю. Перед ним предстал обычный кран, откуда должна течь вода, внизу — второй кран, торчащий из ёмкости, куда собиралась вода из верхнего крана. Вот только металл, из которого всё это сотворено — неизвестен. За тысячелетия он ни на миллиметр не поржавел. К генератору не вёл ни один кабель, ни один провод. Энергию он брал из ниоткуда. Но главное — он и воду генерировал из ниоткуда. То есть, скорее всего, воду он собирал из воздуха. Именно этой технологией заболел Профессор. Когда захотели влезть внутрь, чтобы узнать принцип работы, шесть инженеров-физиков скорчились в агонии, попадали на землю и через несколько минут умерли, а из верхнего крана полилась кровь. Больше к энергоустановке никто не подходил. Альберт много раз начинал разговор про генератор, но потом резко забывал. Ведь неизведанный агрегат убил выборочно, тех, кто мог хоть как-то разбираться в технологиях, а это значило, что в генератор вложен какой-то искусственный интеллект, способный сканировать мысли. Или по-другому — обладал телепатией.
Однажды в Швейцарии у друзей Потап читал засекреченный отчёт о разбившемся небольшом инопланетном объекте, похожем на летающую тарелку, от которого осталось два полуметровых куска. Так вот эти два осколка полгода посылали в мозг находившимся рядом людям информацию на неизвестном языке, пока постепенно не угасли. Вероятно, у генератора тот же принцип. Сейбил Штейн прозвала его — «Вампир», хотя предназначен он для добычи воды. Генератор давно хотели вывезти из страны, но боялись.
— Что же… что же мне нужно? — спросил Потап. Он прошёл дальше через несколько расширяющихся коридоров и вышел на площадку размером четырёх футбольных полей. В стене перед взором возвышалась тридцатиметровая арка каменных ворот, из глубины забитая материалом похожим на цемент вперемежку с очень крупной стружкой. Пробить дыру в этой массе не удалось. Дальше метров через пятьдесят пролегала железная дорога, на которой ждал своего часа электровоз. Это уже возвели они — своеобразный чёрный ход, заканчивающийся через десять километров в наземной парковке между двух небольших гор.
«Ведь эти ворота для чего-то предназначены», — подумал Потап. Он повернулся и подошёл к стене, где кривым почерком написано послание, и в который раз прочитал.
«Мы не успели, перед нами закрыли ворота. Мы плачем по нашим богам, мы плачем по нашим землям. Перед последней стезёй мы возводим молитвы. Детки плачут, страх и крах наступает, грязь с небес спускается к нам. Мы кормим детей, оставляя, прощаемся и идём наверх погибать».
— Что за ужас здесь творился? — Потап присел на колено. Ведь кто-то после этого здесь был. Кто-то неизвестный старался затереть послание, а поверху краской написал:
«Убейте Русов имена
Ятвяг, Верамунд, Инегелд, Лидул, Чечед, Модол, Ятвяг, Мутур, Фудри, Либиар, Вузлев, Туробид, Руальд, Истр, Турберн, Улеб, Стегги, Борич, Воист…»
Дальше длинный список мужских имён затёрт. Потап сильно разволновался, ладони затряслись, во рту пересохло. Ему казалось, что всех он когда-то очень хорошо знал. И Потап знал, что очень давно на Руси младенцам давали временные имена, но когда посвящали в мужчины, то давали настоящие — заветные. «Вот, значит, какие наши имена, а не Саши и Паши, Константины и Давиды, Васи и Пети. Да, однажды на Русь пришла Великая гибель».
Не найдя, чего надеялся увидеть, Потап вернулся в свой кабинет. Он подошёл к креслу и заглянул в экран монитора, где высветились разные варианты текстов. Долго искать не пришлось, глаза вперились в нужные строки, выделенные жирным шрифтом. Потап пробежался глазами по тексту, ладонь непроизвольно отодвинула в сторону кресло, он сел и несколько часов изучал написанное.