— Отшельником? — прошептал Богдан. — Так кто же он? Почему я помню, что он был, но не знаю — кто он? Нужно спросить Потапа. — Он подумал, что в последнее время слово отшельник часто фигурирует в мыслях, будто кто-то нарочно шепчет, подсказывает, намекает, хочет о чём-то поведать, но хитро умалчивает.
Богдан пнул пластиковую бутылку из-под «Пепси-Колы» и направился к дверям ресторана. За спиной визгливо затявкало и только он обернулся, «попугайная» болонка вцепилась ему в штанину. Богдан поднял визжащее животное за загривок и поднёс близко к глазам.
— Вот шавочка, — усмехнулся он. — Ты ещё не околела под облаками?
Псина понимающе проскулила, повела мордой, глаза возмущались: «А то… Поэтому и взбесилась».
Женщина в белом шёлковом костюме подлетела к Богдану, подхватила свою собачонку под брюхо и забрала из рук чужака. Но псина отвернулась от хозяйки, повела носом к лицу Богдана и постаралась лизнуть.
— То рвёт на части, то желает расцеловать. — Богдан оглядел женщину: гадко не понравилась.
— Да, очень странно. Вообще-то, она не любит людей, — сообщила женщина.
— Значит, она как Бродский… Холод его лютей… реки, промёрзшей до дна… он не любит людей…
— И я тоже. — Женщина вскинула подбородок и как-то манерно воткнула мундштук между губ, начала большим пальцем выбивать из кремня зажигалки огонь.
— Злое божество? Богиня?..
— Да. Богиня.
— Ясно. — Богдан поднёс губы к уху женщины и что-то прошептал. Её лицо стало краснее красной розы в виде заколки на её волосах, от возмущения она едва не задохнулась. Она стала ловить ртом воздух, чтобы выпалить что-нибудь хамское в ответ.
— О, вот ещё… — Богдан сбил щелчком огонёк с её сигареты. — Пепельницей не будь. И тогда, может, немного приблизишься к богине. И, настоящие Богини… любят свой народ. — Богдан открыл дверь, скрылся в полумраке, выплеснув напоследок слов:
— Вагиня современной технократии…
Богдан пересёк зал и подошёл к стеклянной этажерке на барной стойке. Взял бокал, пальцем подозвал бармена, который разливал из медного шейкера жёлтый напиток по фужерам в руках двух молодых женщин лет двадцати пяти. Ближняя к нему повернула лицо и на пару мгновений задержала взгляд, волнистые пряди со лба немного прикрывали её глаза цвета лазури, синий купальник едва прикрывал высокие груди, до неприличия врезанные в промежность джинсовые шорты были чуть расстёгнуты, показывая всему свету белые атласные трусики. На плечи накинута тонкая цветная рубашка серебристых тонов, завязанная узлом над пупком.
— Ведь я же её знаю, да? — тихо промолвил Богдан, чтобы никто не слышал.
Молодая женщина почувствовала заинтересованность к ней и стрельнула кокетливым взглядом. Изящные пальчики с накладными бардовыми ногтями — ещё бы надела перчатку Крюгера — поднесли прозрачную соломинку к губам, напиток начал подниматься к чувственному рту. Женщина медленно облизала губы — Богдан понимал, что вытворяет намеренно для него, — села на барный стул и чуть крутанулась. Не вынимая изо рта соломинку, она улыбнулась. Оттянув плечи, потянулась. Её пупок немного растянулся, загорелая кожа лоснилась над уголком раздвинувшихся верхних концов ширинки, правая часть пояса чуть вывернулась, и Богдан увидел слегка затёртую наклейку жёлто-синего флага Украины.
Какое-то воспоминание стрельнуло перед взором.
Женщина проследила за взглядом Богдана, опустила глаза и, поняв, куда он пялится, засмущалась, но поправлять ничего не стала. Её щёки зарделись, она не сводила наглых глаз, шумно втягивая коктейль, левой ладонью медленно потирала ляжку.
Глаза Богдана прогладили всю поверхность возле женского пупка, прошлись взад-вперёд по резинке трусов и остановились на жёлто-синем флаге. Мысли побежали странствовать по нейронным сетям мозга.
Богдану было десять лет, когда это случилось. Одним из жарких летних дней он набрал полные карманы красной рябины, достал из кладовки полуметровую алюминиевую трубку и ринулся с друзьями в заброшенную полуразрушенную трёхэтажную баню очень старой постройки, наверное, со времён потопа, играть в войнушку. Бабушка Богдана так и говорила: допотопная баня, но кирпичная. Они поделились трое на трое и разбежались прятаться, чтобы исподтишка — или по-другому — застать врасплох — оплевать рябиной врага. Богдан забежал на третий этаж, повсюду валялись кирпичи, сломанные колонны, арматура, брёвна. Он посмотрел наверх: под куполом на изломанных и переломанных балках ворковали голуби. Богдан всегда задавался вопросом: зачем обычной бане приделали купол как у храма? Он медленно подошёл к обрыву сломанной плиты и осторожно заглянул вниз. По центру все плиты проломлены, словно когда-то с неба грохнулось громадное ядро. В темноте отстойника — в старые времена канализации не было, воду выкачивали и вывозили — поблёскивала ржавая тёмная вода. Наверное, наполняли дожди или какие-нибудь подземные и талые воды. Богдан набрал в рот слюней и плюнул, стал наблюдать, как долго будет лететь. Он собирался отойти от края плиты, как чья-то нога выбила из его руки трубку, руки сжали футболку на его плечах со спины. Он вскрикнул и обернулся. С ехидной ухмылкой на него смотрела не очень молодая женщина. Она подмигнула и стала его двигать к обрыву. Богдан закричал, прося, чтобы этого не делали, смог перевернуться и упасть на колени. Но женщина была неумолима, ударила ногой в плечо. Богдана сорвался, успел ухватиться за торчащую арматуру из торца обломанной плиты.
— Я передумала, — сказала женщина и протянула ладонь. — Давай руку, я спасу тебя.
Богдан вложил в её пальцы дрожащую ладонь: её хват был очень крепким.
— Не верь тому, кто хотел тебя убить, — посоветовала женщина. — Однажды предавший, будет предавать всю оставшуюся жизнь. Если табу в мозгу нарушено, это как прореха от выстрела из танка, всё будет вытекать… дал клятву — вытекла клятва, как в анальную дыру. — Она громко рассмеялась и разжала пальцы.
Богдану показалось, что он падал вечность. С невероятным хрустом его ноги сломались об ржавые канализационные трубы, немного прикрытые тухлой водой. Перед тем как потерять сознание, он подумал: «А трубы-то — есть».
Потом его вытащили друзья.
Всю жизнь Богдану снился хохот и лицо той женщины, её ледяной уничтожающий взгляд. И то лицо теперь сидело перед ним. Но этого быть не может, иначе это лицо должно быть изрезано морщинами глубиной русел высохших рек. Но постепенно, со временем Богдану казалось, что всё это не случалось: женщина его не толкала, он сам свалился с плиты и переломал обе голени. И ему всё причудилось, придумалось после нервного потрясения от падения или психологического шока.
Богдан ещё раз внимательно рассмотрел пупок молодой женщины и Украинский флаг на изнанке пояса шортов, который должен ему что-то говорить. Красотка в ответ смотрела так, будто давно его любила и мечтала только о нём. Бармен окликнул Богдана, и он повернул лицо, глаза наткнулись на крупную наколку на запястье: «Фаллинг Даун» гласили английские буквы в окружении каких-то тёмно-синих лепестков.
— Да. Правильно. Даун. Он и в Африке — даун, — пробубнил под нос Богдан и перевёл глаза на Украинский флаг. Жёлто-синие цвета напомнили ему о ленте Международного символа даунов. Он сразу вспомнил об имбециле на балконе, мальчика с пневматическим пистолетом и лисьими глазками дауна на перекрёстке, и всех тех — словно сговорились, — кто мешал ему сюда дойти: алкоголичка; троица, севшая на капот «мерседеса» распивать водку; раскрашенная болонка с хозяйкой, сотканной из человеконенавистнических идеологий. Богдан взглянул на молодую женщину с лицом из сна со слегка расстёгнутой ширинкой на шортах и подумал, что они все о чём-то его предупреждают. И даже — бармен с наколкой «Falling Down», который, наверное, и есть последней точкой, после чего обратного пути не будет.
Чушь. Ересь. Полная херня.